Семья Тибо, том 2

– Ах, – вскричал он, – мир обездоленных, Женни! Вы, – я уверен, – не представляете себе, что это такое в действительности! Иначе вы бы не качали головой, как сейчас… Вы не знаете, что тут рядом с вами существует необозримое множество несчастных, для которых вся жизнь сводится к тому, чтобы тяжко трудиться, день за днем гнуть спину на работе без сколько-нибудь приличного вознаграждения, без уверенности в завтрашнем дне, без возможности на что-либо надеяться! Вам известно, что добывают уголь, строят фабрики. Но думаете ли вы хоть изредка о миллионах тех людей, которые всю свою жизнь задыхаются во мраке шахт, о миллионах других, у которых нервы изнашиваются раньше времени в механическом грохоте заводов, или хотя бы о находящихся в чуть лучшем положении тружениках полей, чья доля – ежедневно ковыряться в земле по десять, двенадцать, четырнадцать часов в сутки, в зависимости от времени года, чтобы продавать обкрадывающим их посредникам добытое в поте лица? Вот она, людская страда! Преувеличиваю? Нисколько. Я говорю о том, чему сам был свидетелем… Чтобы не подохнуть с голоду в Гамбурге, я должен был наняться на поденную работу вместе с сотней других несчастных парней, понуждаемых той же необходимостью, что и я, – раздобыть себе кусок хлеба. В течение трех недель я с утра до вечера подчинялся начальникам рабочих бригад, похожим на надсмотрщиков над галерными рабами, и слушал их команду: "Подымай балки! Таскай мешки! Кати тачки с песком!" По вечерам мы уходили из порта, унося свой жалкий заработок, и набрасывались на еду, на водку, изнуренные, облепленные грязью, с выпотрошенным телом и опустошенным мозгом, измочаленные до того, что уже даже не возмущались! Может быть, вот что самое ужасное: большинство этих несчастных даже не представляют себе, что являются жертвами социальной несправедливости! Просто понять нельзя, откуда у них берутся силы выносить как нечто вполне естественное это страшное, каторжное существование! Я-то смог убежать из этого ада, потому что, на свое счастье, знаю несколько языков, потому что умею накропать газетную статейку… Но другие? Они продолжают работать, как каторжники! Вправе ли мы, Женни, мириться с тем, что все это существует, что оно продолжается, что оно представляет собою обычную долю человека на земле?

Ну, а заводы? Одно время я работал в Фиуме на пуговичной фабрике заправщиком. Я стал рабом машины, которую надо было заправлять без перерыва каждые десять секунд! Невозможно было хоть на минуту дать отдых мысли или руке… Одно движение, всегда одно и то же, и его приходилось повторять в течение многих часов. Да, согласен, – это не была настоящая усталость. Но, клянусь вам, я уходил оттуда более отупевший от этой бессмысленной работы, чем в Гамбурге, после того как целых два часа перетаскивал мешки с цементом, пыль от которого разъедала мне глаза и сушила глотку!.. На одном мыловаренном заводе в Италии я видел женщин, чья работа состояла в том, что они каждые десять минут поднимали и переносили ящики с мыльным порошком весом в сорок килограммов каждый. А остальное время они должны были стоя поворачивать рычаг, такой тугой рычаг, что для того, чтобы привести его в движение, им приходилось упираться ногами в стену. И в течение восьми часов в день они делали эту работу… Я ничего не выдумываю. В Пруссии в одной скорняжной мастерской я видел семнадцатилетних девушек, которые с утра до вечера чистили щеткой меха, и этим бедняжкам приходилось глотать столько шерсти, что они не могли продолжать работу, если не выходили по нескольку раз в день извергать всю проглоченную шерсть рвотой… И за какую ничтожную плату! Ведь повсюду принято, чтобы женщина за ту же работу, которую делает мужчина, получала меньше, чем он…

– Почему? – спросила Женни.

– Потому что предполагается, что у нее есть отец или муж, которые ей помогают…

– Часто это ведь так и есть, – сказала она.