Семилетняя война

«Конференция» считала, что, «овладев Кюстрином, можно по справедливости удовольствоваться тем почти на всю кампанию нам и нашим союзникам». Это был типичный подход западноевропейской стратегии. Стратегия эта проявилась и в том, что сформированные в западных областях России пополнения были организованы — вместо того, чтобы влиться свежей кровью в поредевшие полки ветеранов — в отдельную группу, названную Обсервационным корпусом и двигавшуюся из района формирования с отставанием от главных сил армии, шедшей из Нижней Вислы. Фактическое разделение армии на две группы имело своим следствием ошибочную мысль Конференции и Фермора решать различные самостоятельные задачи каждой из этих групп. Планировалось направить Обсервационный корпус к крепости Глогау и Франкфурту-на-Одере с целью овладения ими только силами этой группы.

Фермор вышел с зимних квартир в конце мая, но лишь 4 августа 1758 года русская армия подошла к Кюстрину и после жестокого обстрела всей своей артиллерией зажгла крепость. Фридрих во главе тридцатидвухтысячной армии поспешил на помощь гарнизону. Тогда Фермор приказал снять блокаду и отступить.

Согласно его распоряжениям, армия заняла позицию на обширном поле, имея в тылу деревню Цорндорф. Поле было всё в холмах, его перерезали два больших оврага. Словом, для человека, свято верившего в линейную тактику ведения боевых действий, Фермор выбрал не самую лучшую позицию.

В ночь на четырнадцатое Фридрих в обход правого фланга русской позиции зашёл Фермору в тыл. Тот, перепутав прусскую армию с турецкой, решил построение своей армии скопировать с классических каре, применяемых против осман. Продолговатый четырёхугольник со спрятанными внутри его обозами и артиллерией — таково было построение русского войска. Поскольку пруссаки зашли Фермору в тыл, то тот был вынужден с утра перевернуть фронт армии, то есть первая линия стала второй, правый фланг — левым.

По приказу главнокомандующего русская кавалерия в самом начале боя устремилась на левый фланг пруссаков с явным намерением врубиться в ряды пехоты и паникой решить исход баталии. Но Фермор не учёл всё более доминирующей роли артиллерии на первых этапах боя и того, что Фридрих — талантливый полководец — усовершенствовал линейную тактику и атаковал всегда один фланг противника, охватывая его затем своим сильным флангом. Это создавало перевес живой силы в нужном месте в нужное время. В данном случае сильным своим флангом Фридрих считал как раз левый...

И поэтому русская конница на подходе к боевым порядкам пруссаков была встречена сильным артиллерийскими ружейным огнём. Батареи Фридриха били с высот севернее деревни. Кавалерия повернула назад и подпала под огонь своего каре, палившего в клубах поднявшегося дыма наугад.

Тогда около одиннадцати часов утра прусские порядки в свою очередь предприняли атаку правого крыла русской армии, где стояла дивизия князя Голицына. Под всё усиливающимся артиллерийским огнём, под натиском одной из лучших пехот Европы русские стояли неподвижно.

При первых же неприятельских залпах ближайшее окружение осторожно обратилось к Фермору:

   — Ваше превосходительство, не послать ли за подкреплением — ведь Румянцев недалеко. А ведь, хотя солдаты и держатся, но ведь известно: кашу маслом не испортишь!

   — Ах, господа, — взвинченно вскинулся главнокомандующий, — разве вы не видите, что уже слишком поздно? Его королевское величество Фридрих не таков полководец, чтобы из своих рук выпустить законченную победу. Но для очистки совести пошлите, пошлите к Румянцеву. Хотя и не думаю, что что-нибудь это изменит!

Почти тотчас же после этих слов командующий исчез, оставив подчинённых наедине с их собственной судьбой, и несколько дней где-то скрывался. Дурной пример, как известно, заразителен: почти весь генералитет последовал примеру Фермора. Но солдаты и офицеры не воспользовались лукавой подсказкой начальства — и армия продолжала бой.

   — Не робей, ребята, не робей, — подбадривал солдат совсем ещё молодой и зелёный поручик в забрызганном своей и чужой кровью мундире. Он морщился, когда кто-нибудь случайно задевал его левое плечо, но в остальном старался выглядеть как можно более уверенно и бодро.

   — Ништо, сами бы не заробели, — вполголоса ворчали старые солдаты. Но говорили они это вполголоса и с таким расчётом, дабы офицер их не услышал. — А то уж и поярче мундиры тут были, а какая робость напала!

Офицер услышал, наконец, словесные экивоки подчинённых и покраснел. Но не от гнева, а от стыда — действительно, чего уж тут: сбежали...

   — Ребята, так ведь долг наш...

   — Знаем, ваше благородие, — перебили поручика. — На войну приведены и воевать будем. А смерть что — на то и война, чтоб умирать.

   — Отставить разговоры, — теперь уже и рассердился молодой офицер. — На войне не умирать, а побеждать должно! Побеждать. Слушай команду! Ружья снарядить! Залпом — пли!

В ответ на ружейный треск пруссаки ответили огнём батарей.