Семилетняя война

Ольга после встречи с Шатиловым очень изменилась. Весть ли о смерти отца так повлияла на неё, а может быть, подошли сроки: незаметно накопленный жизненный опыт сказался. С Катериной Ольга сдружилась ещё теснее. Они научились почти без слов понимать друг друга — по взгляду, по невольному вздоху, по мимолётной улыбке. Иногда они бродили по лесу, иногда принимали участие в незамысловатых увеселениях обитателей Поджарого.

И вдруг это безмятежное существование нарушилось.

Началось с того, что одним осенним утром, когда чуть шевелилась листва на деревьях и каштановый дым, клубившийся из печей, медленно восходил прямым, почти неколеблющимся столбом, в Поджарое въехала почтовая тройка. Распаренные кони, наперебой звеня бубенцами, остановились, ямщик отогнул полог, и на землю соскочил офицер. Роста выше среднего, крепко сложенный, смуглый, с большими, немного грустными глазами и уверенными, ловкими, сноровистыми движениями, он огляделся по сторонам, с любопытством покосился на лакированный возок, только что сработанный местными мастерами и ждущий отправки в Петербург, и прошёл прямо к барскому дому.

— Ольга Евграфовна здесь живёт? — спросил он у выбежавшей навстречу девки и, получив утвердительный отпет, сказал: — Доложи: подполковник Ивонин просит принять.

Ольга, робея, вышла к нему.

— Отца вашего, Евграфа Микулнна, по высочайшему повелению посмертно наградили медалью; о том и взял приятный труд вас известить.

Он с мягкой улыбкой глядел на залившееся нежным румянцем лицо её.

— Да как вы, сударь, местожительство моё узнали? — только и нашлась что пробормотать Ольга.

— О том меня друг мой, Алексей Никитич Шатилов, уведомил.

Девушка вспыхнула.

— Вон что! А где же теперь господин Шатилов?

— Под городом Кольбергом, в войсках графа Румянцева. Там же и я состою.

Ольга, видимо, хотела что-то ещё спросить, но промолчала. С новым, строгим и настороженным выражением она посмотрела на него.

— Пожалуйте в дом, сударь, — сказала она.

Ивонин всё с той же мягкой, добродушной улыбкой пошёл за нею. В горнице, у окна, стояла Катерина.

— Добро пожаловать, — произнесла она немного певуче, и тяжёлая русая коса, лежавшая жгутом у неё на затылке, чуть шевельнулась от поклона.

Ивонин не ответил. Вид этой красивой, грустной женщины заставил вдруг его сердце забиться быстрее. Нахмурив брови, он молча поклонился, стараясь побороть нежданное волнение.

— Брови нависли, дума на мысли, — чуть улыбнувшись, сказала Катерина. — Милости просим, сударь.

Силясь сохранить обычное своё вежливое равнодушие, Ивонин стал разговаривать с Ольгой. Он рассказывал о войне, об Емковом: как он уважал Евграфа Семёновича, а потом погиб той же смертью. Разговор перешёл на деревенскую жизнь, и Борис Феоктистович с неестественным увлечением стал рассказывать о саранче, которую он однажды наблюдал под Оренбургом.

— От барабанов она поднималась на кусты, и те, даже в палец толщиной, гнулись под её тяжестью. На полёте сего стада мы приметили одну саранчу, величиной с жаворонка, которая летела наперёд, а за нею следовали все прочие. Длиной они были около пальца, разных цветов: серые, зеленоватые, жёлтые, бурые. За саранчой летели три стада летучих муравьёв.

Он говорил и в то же время невольно посматривал искоса на Катерину. Чем она так понравилась ему? Гордой ли посадкой головы, горькой ли складкой в углах губ, или этим спокойным, точно мерцающим взглядом из-под длинных ресниц? Не всё ли равно! Быть может, и не она сама причиной, а та острая потребность в ласковом друге, которую он так долго гнал и которая вдруг всплеснулась?

Что-то мягкое, пушистое коснулось его. Он вздрогнул и рассмеялся: большой серый кот тёрся у его ног.

— Это Трезор, — с улыбкой пояснила Ольга, — мы его для мышей держим. Ужасти, сколько мышей развелось!

— В городе Ганновере, — сказал Ивонин, — французы потребовали у обывателей не только кошек, но лисиц и ежей, чтобы оные за мышами охотились. А я, когда в ребяческом был возрасте, приручил одну мышь, и она ко мне безбоязненно прибегала.

— Вы где, сударь, детство провели? — спросила Катерина.

— Отец мой под Рязанью поместье имел. Славно было: леса, зверей всяких много, в речках рыбу чуть не руками лови. И теперь, знать, там то же, но уже давно не бывал я в сих местах: с той поры, как родителей моих не стало.

Ольга вышла.

Ивонин и Катерина остались вдвоём. Мягкое осеннее солнце лило свой свет в окна; вокруг головы Катерины, в тонкой золотой паутине дрожащего луча танцевали пылинки.

— Катерина Алексеевна, — сказал Ивонин и осёкся, почувствовав фальшь даже в звуках своего голоса. Он встал и подошёл к Катерине. Не находя слов, он стоял перед нею, теребя обшлаг мундира, так что тонкое золотое шитьё длинными нитями падало на пол. Ему хотелось сказать ей тысячу вещей: как она хороша, как он рад встрече с ней, хотелось рассказать о своём одиночестве… Вместо всего этого он только глухо произнёс: — Пойдёмте в поле.

Но когда они вышли и тихая задумчивость осени коснулась их, слова полились легко.