Семилетняя война

— От покойного отца я унаследовал земли в две тысячи квадратных миль, с населением в два с четвертью миллиона человек и армией в семьдесят тысяч. При этом примите во внимание разобщённость моих владений. Я поставил себе целью создать могучую Пруссию. Одиннадцать лет назад, в 1745 году, я овладел Силезией. Теперь очередь за Саксонией. Моей августейшей приятельнице, императрице Марии-Терезии, придётся поступиться и этой провинцией. Затем настанет очередь Польши — мне нужно прочно укрепиться на Балтийском побережье, а вслед за тем у меня будет разговор с Россией, правительство которой явно не может управиться с подвластной ей территорией.

Вокруг царило молчание; слышалось только постукивание копыт переступавших с ноги на ногу лошадей, да вдали раздавалось пение труб строившихся для смотра полков. Варендорф почтительно сказал:

— Эти планы достойны великого государя. Однако мне кажется, что при их выполнении встретятся трудности двоякого рода.

— Какие? — живо спросил Фридрих.

— Во-первых, ваше величество рискуете заслужить репутацию государя, слишком алчного в приобретении соседних земель. А это повлечёт за собою много невыгодных последствий.

— Э, пустяки, любезный Варендорф! — перебил его Фридрих. — Если вы считаете себя достаточно сильным, чтобы завладеть соседней провинцией, обязательно сделайте это, а потом всегда найдутся юристы, которые докажут наши права на присоединённые земли. Когда мне представился случай захватить Силезию, я схватил за волосы этот случай и успел вознаградить нашу монархию. И так же я намерен поступать всегда.

— Тогда остаётся второе затруднение, — сказал Варендорф: — Достаточно ли мы сильны?

Фридрих улыбнулся.

— Для войны нужны прежде всего деньги. Свыше года назад я заключил субсидный договор с Англией, и английское золото обеспечит мои военные нужды.

— Макиавелли говорит, — упрямо возразил Варендорф, — что не золото составляет нерв войны, а хорошие солдаты, ибо недостаточно золота, чтобы найти хороших солдат, а хорошие солдаты всегда найдут золото.

Лицо короля исказилось в гримасе.

— Я вижу, среди моих подданных много сторонников мирного житья. На ваш аргумент ответят вместо меня мои войска. Прикажите начать манёвры.

Он вонзил шпоры в бока лошади и вдруг увидел Леруа.

— Вы здесь? — сказал он с досадой, резко натягивая поводья. — И давно?

— Я только что подъехал, — вырвалось у молодого человека, и он почувствовал, что густо краснеет от этой неожиданной лжи.

— А-а… Ну что ж. Прошу вас разделить наше общество.

Леруа низко поклонился и примкнул к свите короля.

По ровному, гладкому полю двигались три длинные, в километр протяжением, шеренги солдат. Казалось чудом, что люди из плоти и крови могут в такой мере обезличиться; огромные шеренги напоминали гигантских спрутов с единым туловищем и тысячью одновременно выбрасываемых ног. Ружья плавно колыхались над головами, и ни одно не качнулось хотя бы раз в сторону. Пять тысяч человек шли по равнине, и по всему их виду, по тому, как они мгновенно повиновались сигналам гремевших барабанов, чувствовалось, что они слепо послушны направляющей их воле.

Леруа украдкой взглянул на Фридриха. Тот стоял с раздувающимися ноздрями, с полузакрытыми глазами, отстукивая тростью мерный ритм барабанов.

И вдруг что-то произошло. Леруа понял это по тому, как заёрзали и помрачнели улыбавшиеся дотоле генералы, как покраснело лицо короля. Он посмотрел на поле — и понял причину волнения. Стройных шеренг более не существовало. Три изломанные, кривые линии солдат двигались зигзагами по равнине, и между ними метались офицеры, рассыпая направо и налево удары тростей.

— Что случилось? — спросил Леруа стоявшего рядом с ним генерала с седыми усами. Тот угрюмо поглядел на него.

— Обычная история. Пока войска идут по равнине, всё замечательно. Но стоит обнаружиться какой-нибудь неровности почвы, и линии ломаются.

Леруа с удивлением сказал:

— А как же на войне? Если вам нужно атаковать деревню, например.

Генерал усмехнулся.

— Э, да вы ещё совсем желторотый! Какое же равнение может быть в деревне?

— Но тогда вся эта система, вся знаменитая линейная тактика не годна! — воскликнул поражённый Леруа.

Усач строго сказал:

— Раз наш король её применяет, значит, она хороша. А, впрочем, давайте лучше смотреть: вон приближается кавалерия. Она-то уж не оскандалится.

Леруа знал, что кавалерия была излюбленным родом войск Фридриха. Артиллерии король не любил и даже редко присутствовал на артиллерийских учениях, зато конница была его страстью. В то время как пехота более чем наполовину состояла из иностранных наёмников, в кавалерию иностранцев вовсе не допускали, её ряды пополнялись прусскими помещиками, за дезертирство которых отвечали их родные. В Париже говорили, что общая численность кирасирских, драгунских и гусарских полков Фридриха достигала тридцати тысяч человек.