Семилетняя война

Трижды Фридрих водил её в атаку, и трижды Румянцев отбрасывал её.

Конницу Зейдлица, считавшуюся лучшей в Европе, Фридрих ещё ранее наметил для атаки русских с юго-востока и юга, намереваясь развернуть её западнее Куперсдорфских прудов. Теперь пришло, как посчитал король, её время.

   — Генерал! Вы всё видите — только атака!

   — Ваше Величество, русская артиллерия...

   — Только вперёд! Промедление для нас — это смерть!

   — Мы все будем уничтожены, Ваше Величество! Я иду.

Зейдлиц сам возглавил атаку своих эскадронов и пал одним из первых. Лучшая конница в Европе была расстреляна ещё на подходе русскими артиллерией и пехотой перекрёстным огнём с Юденберга и Шпица. Когда она поворачивала уже в расстройстве назад, вслед ей пошли три лавы русской и тяжёлой австрийской конницы. Остатки прусской кавалерии в полном беспорядке откатились к Кунерсдорфу.

Фридриху так и не удалось больше бросить пехоту в новую атаку. Отброшенная в очередной раз к Мюльбергу, она бессмысленно топталась там под огнём русских батарей.

Уловив благоприятный момент заминки неприятеля, Салтыков, в течение всего боя укреплявший Румянцева свежими частями с Юдинберга — в частности, и австрийцами Лаудона, приказал:

   — Пётр Александрович, батюшка, пехоте — атака.

Русские снова предприняли контратаку на Мюльберг, но пруссаки ещё не полностью исчерпали себя.

Генерал Ведель, так же как и король, не могущий примириться с тем, что сначала окончательная, а теперь и просто победа ускользает из державных рук Фридриха, подошёл к своему главнокомандующему и повелителю:

   — Ваше Величество, позвольте ввести в дело кирасир. Со стороны Кунгрунда. Русские батареи не смогут ударить по ним массированно, а их пехоту мы сомнём.

   — Действуйте, Ведель!

Генерал лично повёл кирасир. Железная стена конницы, появившаяся с востока и северо-востока, вырастая на глазах, рвалась к Шпицу. Залпы батарей не успевали за её перемещениями. К тому же артиллеристы, ориентированные на другие цели, сейчас запаздывали со сменой позиций. Момент стал воистину критическим. Как вдруг — на войне всё часто бывает вдруг, особенно если импровизации долговременно планируются и заранее обязательно готовятся — навстречу кирасирам пошла русская кавалерия. Её возглавил сам Румянцев, доказывавший правильность своего мнения, что латы и ружья в конной атаке лишь мешают, главное — смелость и благородное белое оружие. Стеснённые сталью брони и болтающимися за спиной ружьями, кирасиры уступали в стремительности атак коннице Румянцева. Появившаяся конница Лаудона довершила разгром. Всё, что осталось от кирасир, поспешно отступило под прикрытие своей артиллерии.

Последним шансом Фридриха стали драгуны принца Вюртембергского и гусары генерала Путткаммера. Подстёгиваемые своим королём, впадавшим в истерику ярости от поражения, всё более явно вырисовывавшегося перед ним, и не просто поражения, а гибели армии, а значит, и его страны и его великих планов, прусская кавалерия отчаянно рвалась к Гросс-Шпицбергу. Ей удалось невероятное — она сумела пройти огненную завесу русской артиллерии, растерзать линии стрелков Шпица и прорваться на вершину холма. И это было всё, чего они достигли. Русская и австрийская пехота в молниеносном бою штыками смирила их наступательный порыв, опрокинула кавалерию, а артиллеристы Гросс-Шпицберга довершили начатое, открыв по отступающим шквальный огонь. Был убит и доблестный Путткаммер.

После этого пруссаки уже не пытались атаковать. Вскоре пехота генерал-поручика Панина загнала пехоту Фридриха на Мюльберг, где многие нашли свой конец, поражаемые артиллерийскими залпами Гросс-Шпицберга. Начавшееся отступление прусской пехоты — конница у Фридриха уже не могла сейчас иметь значения — превратилось в повальное бегство, когда Панин начал новую атаку, и с юга ему на помощь пришла кавалерия.

Армия прусского короля не существовала более. Потери до 17 тысяч, масса дезертиров — у Фридриха в строю осталось не более трёх тысяч солдат.

Преследовали отступающую и разбегающуюся толпу пруссаков недавно ещё бывших армией Лаудон и генерал русской службы Тотлебен. Преследовали весьма недолго — лишь до темноты, что и объясняет сохранение Фридрихом хотя бы этих трёх тысяч.

Король — хороший стратег — ясно представлял, что может последовать за этим поражением: гибель всего была неизбежна. Он писал брату: «Я не переживу этого. Последствия битвы хуже её самой. У меня нет больше сил... Я убеждён, что всё погибло... Я не переживу гибели родины. Прощай навсегда...»