Семирамида

Тут сама власть подсекает сук, на котором сидит, ибо не может быть постоянно сильного народа, составленного из таких духовных скопцов. Примером тому — бесчисленные языческие империи. Дух всегда делался победителем в борьбе с ними, как случилось то в самой римской державе. Незыблемо стояла она, пока безразличен был косарь в вере. Когда же сокрушил храм и принялся травить львами восприявших свет господень, то дни сего Вавилона были сочтены так же, как и Вавилона настоящего. Обманчива та власть над духом человеческим, однако всякий раз властители, идя прямо за Сатаной, не удовлетворяются матерьяльным, но хотят изнасиловать и душу. В том ищут для себя крепости, а находят гибель для себя и для своего народа.

Спаси, господи, как близко у нас от такой варварской решимости — в месте и во времени. На том лишь духе и держалась Русь три века татарской ночи, в нем нашла силу освободиться из плена. А только стала обретать себя, как грозный царь принялся истязать этот дух дыбами и фарисейством. Делалось все с божьим именем на устах, что подлее всех мыслимых подлостей. В том как раз великая опасность для сего народа, что веками привыкал к такому расщеплению духа.

Так вот, как бы нынешняя императрица, отбирая у церкви матерьяльное, не замахнулась бы на дух. В той Европе, откуда к нам взялась, государи сдерживают себя, относясь к церкви как к божьему имуществу. Сия же монархиня не только что обрусела, а сделалась русским знаменем. Опасность в том, что манеры великоцарские русские посчитают для себя обязательными. Тем более что и по рождению, сказывают, она близкого сербского роду. Цербст как раз посредине лужицких сербов, н цербстская есть иначе сербская королева от славянских корней, что проросли среди немцев. О том в один голос говорят и иллирийские сербы, бегущие из-под турок на нашу Украйну. А он забыть не может ее глаза, когда шла к раке ростовского святого Димитрия. В сиянии их была святорусская отрешенность, и как бы летела над землей. Однако тут же сама потушила в себе этот огонь и приказала ему поставить солдат у мощей, чтобы не украли…

Ничего нет тревожней, когда человек иного роду проникается русской отвагой. Когда это вместе с немецкой честностью, то что может родиться? Русский какой ни на есть свирепец, а позлодействует да простит. А если к отваге да аккуратность, то и на земле можно ад построить. Приложимая к Руси немецкая стройность мысли обязательно насильством обернется. Впрочем, и Мамаева струя, каковую представил Иоанн Грозный, еще к большему самоистязанию способна привести. Дальше уже прямое азиатское богдыханство, когда бог и хан в одном лице, и беда для России, если когда-нибудь с той стороны подует ветер.

А государыня с первого дня ясно дала понять, что дух берет к себе на службу. С Арсением Мациевичем так жестко было поступлено не от мстительного каприза, но для того, чтобы всей церкви указать место в государстве. Так ее и Петр Великий видел: прислуживающей опорой для самодержавности. Задача в том, увидит или нет у церкви эта монархиня ее другую, глубочайшую суть. Тут уже от ума и чувств зависит, чтобы обуздывать себя. Хватит ли на то смертной женщины? Может быть, в том и тайна, что лишь Еве такое доступно, и как раз не хватает здесь матерного здравого смыслу.

Велик искус. Вот и его самого сделали митрополитом лишь за то, что брал участие в перевороте. А теперь прямо распоряжение о солдатах делает ему императрица. Говорят, ордены за божью службу станут выдавать. Каково же истинный дух святый может себя при этом чувствовать?..

Что-то невесомое пролетело в воздухе, даже пламя у свечи качнулось. Губы его шептали молитву… Господи, иже многою твоею благостию и великими щедротами твоими дал ecu мне, рабу твоему, мимошедшее время нощи сея без напасти прейти от всякого зла противна…

Владыка вышел из кельи, знакомой каменистою тропой прошел к озеру. Оно темнело возле ног покойной тяжестью, и лишь невидимые волны, родившись где-то в его глубинах, раз за разом ударяли в древнюю кладку стен. Здесь, у этой воды, было начало этому народу и этой державе.

Неба тоже не было видно: такая же смутная глубина, вместе с водой сливавшаяся в одну непроницаемую мглу. Кое-где серели в ночи островки скудного осеннего снега. Лишь высоко по берегам видны были недвижные монастырские башни, до боли знакомые очертания храмов, молчаливые колокольни. Золото кровель и теперь источало некий свет, и был он подобен легкому пару. Будто нимбы стояли над уснувшими божьими воинами.