Семиречинская академия: наследство бабки Авдотьи

– Слышь, я не понял, а мы куда ползем? – шагая за сосредоточено-задумчивым другом, поинтересовался Кирилл. – Что ищем-то?

– Стороны света… – с досадой бросил Макс, остановившись у свежей навозной кучки. – Тебе ж сказали… смысл! Вот и ищу! Ну-ка, помоги ловушку поставить. Повезет, вечером будет жарить шашлык. Эх, еще бы кетчуп с майонезом! – тоскливо вспомнил он.

– Зато сивухи у нас – пей не хочу, – усмехнулся Кирилл.

– Вот-вот! Как бы с этими зелеными алкашом не стать! Для нас с тобой отрава, а для них… горючее и есть!

Это да! Самогон зелененькие точили с дерева без названия, добывая смолянистый сок. Дерево, не мучаясь изысками, так и назвали: камрад бодяжный. Сначала вытекал сладковато-пьянящий сок, а если упаривать на медленном огне через крышку с трубчатой пружиной, то на конце вытекал самый настоящий спирт, а на дне оставалась сладкая патока, которую использовали вместо сахара.

Не сказать, чтобы зелененькие пили много – пары глотков на день им хватало. Обычно котелок под деревьями оставляли на ночь, рано утром, когда кто-то поднимался готовить для всех завтрак, начинали упаривать. Часа четыре – и фляжки полные. Зелененькие горючку берегли, но, обрабатывая рану Кирилла, не экономили. Зажила она быстро, напоминая о себе лишь шрамом. Как-то слишком быстро, к утру осталась лишь розовая полоска. Гуманоиды то и дело прикладывали руку к ране, втирая сальные выделения, которые кроме всего прочего содержали какой-то природный универсальный антибиотик.

Вообще к зелененьким привыкли подозрительно быстро. Но временами вспоминали, что между ними и людьми пропасть. Им, троим, вся их жизнь была в диковинку и в то, что они о себе рассказали, верилось с трудом. Наверное, их рассказы о себе, уложилось в голове только у Машки. Кирилл и Макс из всего этого поняли, что закрой зелененьких в закрытой банке – не пропадут. Их кожа имела пигмент, подобный хлорофиллу, который усваивал углекислый газ, и вырабатывал кислород, регенерируя поврежденные клетки. На свету в листве они были менее заметны, а в темноте бледнели. Молодые гуманоиды имели окрас салатовый, старики с возрастом становились буро-зелеными с желтоватым или красноватым оттенком, как вся растительность по осени. В организме их жила какая-то микроскопическая хрень, усваивая тот самый углекислый газ и освобождая кислород. Она-то и светилась, когда зелененькие были перевозбуждены или чем-то взволнованы, и именно ее они подсеивали в рану.

И гордились.

Их симбиотический дружок пользовался в галактике огромной популярностью, как наилучший медицинский препарат от всех хворей. В человеческом организме зелень в большинстве своем через какое-то время погибала, но что-то оставалось и дремало до тех пор, пока организму не требовалась помощь. Стоило спорам попасть в то место, где начиналось омертвение тканей, как бактерии тут же брались за дело, образуя нечто вроде смолы, которая становилась тканью в соответствии с генетическим кодом.

Жизнь их у себя дома была не сахар. Планета то и дело впадала из крайности в крайность, вращаясь на орбите двойных звезд. То она оказывалась между двумя солнечными дисками, когда вскипали океаны и пересыхали реки, то до обеих звезд было так далеко, что оставалось впасть в спячку, как впадают в спячку лягушки, змеи, и прочие холоднокровные. Снежные зимы укрывали планету многометровым слоем снега, скрывая под собой самые высокие деревья и огромных животных, подобных стотонному маменхизавру. Вся планета впадала в зимнюю спячку. У них даже рыбы умудрялись зарыться в песок куда поглубже, чтобы пережить тяжелые времена, или замерзала во льдах, не пугаясь, что ее раздавит. Зато в периоды, когда планета была сбоку от звезды, все живое плодилось и размножалось в пышном великолепии, о котором другие планеты могли лишь мечтать.

И еще одна особенность: живность и растительность с их планеты легко приживалась в любом месте, не теряя своей жизнеспособности даже в открытом космосе, тогда как завезенная извне вымирала в тот же год, который был равен примерно десяти земным годам. Так и жили: восемь земных лет благоденствия, полтора года арктической зимы и полгода знойной засухи.

Сами по себе зелененькие были всеядны, используя в пищу все, что имели под рукой. Не боялись потерять конечность – калеками они оставались недолго. Жили долго, восемьсот земных лет, но плодились редко. Сначала женщина откладывала священное оплодотворенное яйцо с живым зародышем, в котором просматривались ручки и ножки, потом отец и мать по очереди вынашивали яйцо в кожистой сумке, с первых дней прививая зародышу правильное мышление. Следующий несколько лет заботливые родители обучали его всем премудростям выживания. Еще столько же он постигал науки и философию, оставаясь при родителях. И только через сто пятьдесят земных лет его считали совершеннолетним, когда он мог самостоятельно принимать решения. Умереть они не боялись, считая, что смерть освобождает их из телесной темницы.