Семицвет: молодость богов. Часть 1

***

Сон попытался открыть глаза. Но получилось это не с первого раза.

Кучка облаков уже подсвечены. Солнце ещё не взошло.
Чайки.
Он несколько раз моргнул, пытаясь вспомнить, что же произошло. Кажется, он ввязался в драку. А потом его привезли сюда, и он заснул. Правда, проспал он мало. Казалось, что даже и не спал.
Но зато… Прошла ночь!
Так с кем он все-таки связался? С преподавателем. Да, точно. Он подрался с преподавательницей. Стыдобища то какая… Ему вдруг стало невыносимо стыдно за вчерашнее поведение. Такие внезапные приступы стыда периодически навещали его как названные гости и приносили с собой пренеприятнейшее настроение. Ели смотреть правде в глаза, то он методично доводил, в общем-то, ни в чем невиновную даму. И собрался довести до того момента, когда она просто начнет его игнорировать, и, закрыв глаза на его поведение, будет ставить ему тройки. Как это было с преподавательницей реплики и английского языка, когда он ещё учился в том мире.
Но эта!
Электрифи. Электрическая Электрифи. Не подсолнух и не василек, не репейник, не чертополох. Ненормальная женщина с ненормальным именем.
Она оказалась хитрой. И куда хитрее, чем он полагал. И все сделала иначе. И его план рухнул в одночасье.
Отчего-то стало и стыдно и обидно.
А ведь птенцы наконец-то вылетели из гнезда! Целый выводок этих маленьких и ужасно шумных чаек. Стремительных как воздух, шумных чаек.
Рука болела. И челюсть.
Одна, самая старшая и большая, чайка-мама взлетела высоко и оттуда, сверху, радостно ухватила лучи солнца. И вся заполыхала розовым.
Пронзительным розовым светом.
Больно. Да, было очень больно. Значит, живет… Ушиб, но не перелом.
Чаячьи дети, наверное, скоро вырастут и улетят из гнезда. А папа с мамой, точно, останутся тут. Как просто в мире птиц – их любовь и опека к детям исключительна по сравнению с человеческими родителями, но они, птицы, всегда точно знают, когда отпустить ребенка. И отпустить навсегда.
Он попытался подняться.
Один из птенцов, самый наглый, громко пискнул и пролетел совсем близко.
Сон видел их гнездо неделей раньше. Там, в секретном месте, среди камышей и зарослей ивы, он как-то пытался найти тайный ход. Почему-то идея, что где-то тут обязательно есть тайный ход, упорно преследовала его несколько дней.
А если он заболевал чем-то, то превращался в одержимого.
И вот, однажды рано утром, он встал, чтобы отправиться на поиски.
Тайного хода, он, к сожалению, не нашел. Зато нашел гнездо. Был дистанционно атакован чайкой-папой и узнал, что на завтрак тот ел каких-то гусениц вперемешку с рыбными потрохами. А рыбные потроха чайка-папа ныкал каждый вечер под дверным козырьком, отчего, иногда на входе попахивало протухшей рыбой.
В общем, Сон забрался в болото практически по пояс.
Вывозился в грязи, весь мокрый и злой, он, в довершение, был кусан перепуганной ондатрой. Старой и мудрой ондатрой, которая тихо доживала последние дни в этом потаенном местечке.
В общем, едва не опоздав, он так и явился на фехтование, – запыхавшийся, растрепанный и весь в болотной тине.
Тысячелистник, конечно же, был в бешенстве. Впрочем, он всегда был в бешенстве. И был он даже хуже чем две Электрифи, чем три или даже четыре. Хотя, с четырьмя, он, пожалуй, загнул.
В общем, он был в бешенстве. И если бы не отвратительный вид учащегося, то его бы, наверное, обязательно вывело из себя что-нибудь другое. Например, то, что Сон не всегда конспектировал лекции полностью. Или его отвратительный почерк. Или его несносная манера отвлекаться. Или его, как обычно, неаккуратный вид… И даже если Сон будет безупречен, то Тысячелистник обязательно придумает что-нибудь, чтобы взбеситься. Ведь он не может быть спокойным. Ему всегда надо найти что-то, что портило бы его картину мира. От самого сознания того, что идеал достижим, Тысячелистник испытывал чрезвычайный дискомфорт.
Но было во всей этой истории с тайным ходом много хорошего.
Сон обнаружил новые свойства формы!
Во-первых, она не пропускала воду. Когда, на перемене, он, стоя в туалете, спешно пытался привести себя в порядок, то сняв брюки, обнаружил, что ни одна капля воды. Ни одна! Не просочилась сквозь плотные швы…
Во-вторых, грязь отставала на удивление легко – достаточно было лишь встряхнуть. И кстати, ведь он совершенно не замерз. А вода этой ранней весной была особенно холодной. И ночью температура была ниже нуля.
Термоткань, точно! Водонепроницаемая термоткань.
Интересно, а почему он в ней тогда не потел? Она что, воздух пропускала, а воду нет?
Сон потер подбородок, отгоняя воспоминания. В воспоминаниях, как он понял, можно было жить бесконечно. Но нужно было срочно возвращаться к действительности. А иначе, откуда же он будет брать воспоминания?
Так, что же все-таки ему теперь делать?
Ни одной мысли…