Семмант

На финансовых рынках продолжался спад, но мы по-прежнему не теряли денег. Тоска и уныние, царившие на биржах, не отражались ни на мне, ни на моем банковском счете. Нужно признать, в том не было моей заслуги. Это все Семмант – он держался молодцом. Уверенно и бесстрашно он скользил меж пропастей – по лезвию бритвы, не теряя фокус, глядя только вперед.

Что ж до меня, мой интерес к биржевым играм иссяк полностью и навсегда. Все было слишком примитивно-убого. Слишком понятно и, вместе с тем, абсурдно. Ни на что нельзя было опереться, всюду подстерегали ловушки, от которых не уберечься. Бросаясь в рынок, ты становился заложником энтропии. Пленником беспорядка, не имеющего предела. Потому что: жадность и страх и впрямь могут быть беспредельны. Могут быть вечны и не иметь конца.

Я больше не хотел смотреть на графики и столбцы цифр – и вскоре перестал себя заставлять. Сил моих хватало лишь на краткие сводки новостей и событий. Я переводил их на язык чисел в соответствии с давно разработанным кодом. Не знаю, нуждался ли в них мой робот, возможно, он и сам уже научился выискивать их в Сети. Но мне хотелось думать, что я тоже участвую – вместе с ним. К тому же, это была традиция, привычный способ нашего с ним общения, и я знал – в дружбе нельзя лениться.

Поэтому я слал ему файлы данных, в конце которых, как и прежде, писал обо всем – о Лидии, о своих раздумьях. Впрочем, раздумьями я теперь утруждал себя не слишком. Время текло легко, споро и на удивление – для меня – праздно.

Словно назло кризису, потрясшему мир, мы с Лидией предавались беспечному сибаритству. Она полюбила дорогие СПА – плескалась часами в бассейнах и джакузи, нежилась в саунах, подставляла тело под водяные струи. Это еще усиливало ее чувственность; после водных каскадов Лидия всегда хотела любви. Быть может, в прошлой жизни она была морской нимфой.

Зачастили мы и в массажные кабинеты. Китаянки и тайки, филиппинки, индонезийки мяли наши тела привычными руками, разгоняли лимфу и кровь, разминали каждую мышцу. Иногда мы заказывали процедуру для двоих – это очень возбуждало. Вскоре я научился не стесняться эрекции на массажном столе, а однажды сеанс балийского джаму перешел в оргию с двумя смуглыми девчонками – по-моему, они были из Джакарты. Лидия потом говорила, что одна из них пахла сандалом.

Мы вообще уделяли внимание запахам. Покупали лучшие кремы, самое дорогое масло. Нежные пальцы легко касались наших лиц, втирали чудодейственные элексиры, обещая вернуть юность. Мне она была ни к чему, но Лидия верила в нее взаправду. После она разглядывала себя в зеркале – пристально, подолгу. Я даже не решался над ней подшучивать.

Бутики с дорогой одеждой тоже не оставались в стороне. Мы стали завсегдатаями улицы Ортега и Кассет. Продавщицы-феи, горя глазами, порхали за нами вслед от полки к полке. Они помнили: эти двое покупают охотно и помногу. Ворохи блузок, открытых маек, ночных пижам и строгих юбок, костюмов, галстуков, джемперов и рубашек заполняли примерочные за считанные минуты. Коробки с обувью выстраивались в колонны, в многоэтажные здания, в крепостные стены. Мы выходили, обвешанные пакетами, с трудом загружались в мой шикарный автомобиль. Прохожие посматривали на нас косо. Мне не было до них никакого дела. Меня не интересовали ни они сами, ни их проблемы – маленькие зарплаты, рост цен, страховки, невыплаченные кредиты…

Словом, мы не скучали. Наверное, это был самый беззаботный период моей жизни. Как ни странно, я умудрялся вообще ни о чем не думать – хоть и полагал до того, что мне это не под силу. Мы развлекались – мир развлечений с непривычки казался мне бесконечным. Я бездельничал, и безделье не тяготило меня ничуть.

Как-то раз графиня Де Вега пригласила нас на ланч. Я не видел ее три месяца и нашел, что она похорошела. В ней был теперь новый шарм – или, может, у меня сместился ракурс. В любом случае, ей понравился мой комплимент.

Мы встретились вчетвером – графиня пришла с Давидом. Они по-прежнему были очень красивой парой. Но что-то изменилось, во взгляде Анны появилась ирония. Она будто уже знала наизусть весь его мир. Он стал для нее слишком знакомой вещью.

Давид, в свою очередь, смотрел на нее как-то не так. Я отметил вдруг, что он очень молод – это стало бросаться в глаза. Нет, нет, не в сравнении с Анной Де Вега, а независимо, само по себе. Его молодость, ценнейшее из богатств, будто стеснялась сама себя. Будто пряталась от себя, не зная, что с собой делать.

Это мой любимый ресторан, – сказала графиня, открывая меню. – Здесь я всегда заказываю устриц. Ты тоже будешь устриц, Дэви?

Ты ж знаешь, – буркнул тот, – я их ненавижу. Так же, как и это имя.

Он сжал челюсти и нервно комкал салфетку. Потом расправил ее и аккуратно сложил. Белый треугольник был безупречен. И сам Давид был безупречен – статен, широкоплеч, вызывающе красив. Он смотрелся, как наследный принц. Будь он таковым, Испания могла бы им кичиться. Но мы-то знали, что его мать была санитаркой в муниципальном госпитале. И Анна Де Вега знала это тоже.