Семмант

Адель теперь говорила все чаще о проблемах с деньгами, об их нехватке. Я думал, на этой почве мне удастся объединить необъединимое. Концепция денег была близка всем — включая и Семманта, конника в стальных латах. Вопрос о них предполагал ответы, он служил оправданием расчета. Он оправдывал его до какой-то черты — я намеревался не перейти черту. И профессия Адель должна была мне помочь.

Я стал делать ее более похожей на шлюху — из жизни, а не из взрослой сказки. То, что раньше оставалось за скобками, теперь то и дело прорывалось наружу. В ее искренность нельзя было больше верить, она стала хитрить как умелый сэйлсмен. Задабривала комплиментами в надежде на чаевые, выпрашивала надбавок просто так, ни за что. Признавалась мне в этом, пожимая плечами — мол, куда деваться, уход за собой так дорог! Нужно быть желанной, а это — косметика, парфюмерия, одежда. Нужно держать себя в форме — бассейн, спортклуб, массаж…

И, понятно, мои рассказы стали теперь выходить неловко. Вместо твердой почвы я ступил на очень зыбкий песок. Все звучало вымученно, нарочито. Я злился, мял бумагу, с ненавистью глядел на косые строки.

Я вчера подцепила богатого папочку, — хвасталась мне Адель. — Смотри, какое колечко — он очень щедр в подарках…

Сын шейха из Катара везет меня в Сардинию на два дня. Я привезу тебе раковину с шумом моря…

Мне нравится, когда мужчина ведет меня на шопинг после. Я тогда многое готова сделать — например, за новые туфли. Многое готова предложить — сама!..

Все это я старался подать легко и игриво, почти как шутку. Но, однако же, шутки не выходило. В голосе Адель слышались базарные нотки. Она стала раздражительнее, капризнее — вслед за Лидией Алварес Алварес. Будто теперь та служила для нее моделью, а не наоборот.

Трудно создавать то, что не любишь — я хотел отделаться побыстрее, спешил, спрямлял углы. И Адель получалась чересчур примитивна, я больше не находил для нее верных слов. Наши с ней диалоги утратили искрометность. Исчезла и доверительность — нам как будто стало труднее понимать друг друга. Я винил свою фантазию, винил себя за бездарность. Но, на самом деле, мне просто было не интересно.

Он предлагал мне замужество, — говорила Адель о сыне шейха. — Я отказалась конечно, я берегу себя для иного. Мне вообще рано… — и добавляла зачем-то: — Знаешь, мне кажется, он не тот, за кого себя выдает!

У меня опять новые босоножки, — сообщала она, потягивая мартини. — Смотри, они одного цвета не только с сумочкой, но и с ремешком часов. С кошельком, с заколкой для волос… С кредитной карточкой, с чехлом от телефона…

Многое звучало двусмысленно, но я почему-то не вымарывал ни одной реплики. Словно оправдываясь перед Лидией, а может, напротив, тыча ей в лицо. Порой Адель казалась чуть ли не идиоткой. Я почти перестал замечать, где заканчивается ирония.

Смешно, но все эти натужные попытки, все эти жертвы, поиски арифметического среднего не приводили ни к чему толковому. Я чувствовал, что в глазах Лидии и эта Адель не выглядит лучше. Мне не удавалось настроиться на ее волну, хоть она и понимала наверное, что я стараюсь.

Мысли Лидии путались, вдруг ей стало казаться, что я недоволен ее внешностью, тем, как она следит за собой. Начались приступы ревности, она стала злиться, выдумывая себе невесть что. Стоило мне отвернуться, случайно скользнуть взглядом по чьим-то бедрам, как она уже выискивала себе соперницу. Или — вымещала на мне обиду, щипала меня, больно вонзала ногти…

В августе Мадрид опустел, воздух сгустился, солнце замерло в зените. Лидия записалась в спортивный клуб, но почти туда не ходила. Зато она стала ярче краситься, злоупотребляла румянами, выглядела вызывающе. Мне хотелось хохотать над собой, над беспомощностью своих усилий.

Наш секс по-прежнему был неплох, это как-то сглаживало остальное. Но теперь, сразу после объятий, Лидия требовала, чтобы я тратил не нее деньги — водил в шикарные рестораны, покупал украшения и одежду. Я даже подарил ей машину, джип очень престижной марки. Он был мускулист, серебрист и блестящ… И Адель говорила теперь все больше о покупках, тряпках, манящих витринах. Я рассчитывал, что хоть так нащупаю гавань, безопасную для всех нас. Хотелось вернуть видимость гармонии, но мой расчет не оправдался. Каждый развивался в свою сторону — не туда. Лидия становилась все ненасытней, Адель все вульгарнее, а Семмант все печальней.

Конечно же, конфликт не мог обойти его стороной. Наивно было бы думать, что он, ослепленный, ничего не заметит, хоть я и надеялся на это поначалу. Вскоре стало ясно — ему не по себе. А потом я понял, что именно Семманту приходится хуже, чем всем нам.

Не удивительно — кто, как не он, был чужд дисгармонии компромисса. В ком, как не в нем, звучал камертон, уличающий всякий намек на фальшь. Я сам создал его таким и теперь видел, какую цену он за это платит. Как ему трудно, болезненно, плохо.