Семмант

А потом наступило время диплома, и все изменилось — круто и навсегда. Мир квантов позабылся в один миг, уступив без борьбы абстракциям и сетям нейронов. Шустрый скаут, рекрутирующий таланты, сбил меня с «пути» за какие-то четверть часа. Ему перепал большой заказ, и я клюнул на его посулы одним из первых. О чем никогда потом не жалел.

Искусственный интеллект — это было ново. Меня тянуло к новизне, как и всех из Пансиона — некоторых даже слишком. Я чувствовал перспективу — и искусственный разум уверенно доминировал в ее центре.

С легкой руки скаута я попал в Базель, в известный концерн-гигант, занимавшийся всем на свете, кроме положенных ему таблеток и вакцин. Меня заполучил начальник-австриец, энергичный и жадный до успеха — я даже и не мог представить, что у австрийцев может быть столько амбиций. Он задумал смелую вещь — создать образцовое предприятие будущего, для чего следовало первым делом упразднить несколько отделов, выгнать бездельников, подменив их электронным мозгом, заставить компьютеры делать то же, но лучше — думать быстрее, не уставать и не требовать прибавок к зарплате. Называлось все это громко — инженерия знаний. Наивность затеи перекликалась в чем-то с наивностью мечты директора Пансиона. Потом, когда все кончилось, это стало ясно как день, но тогда еще никто не знал достаточно, и австриец задурил голову боссам, выбрав беспроигрышный аргумент.

Нам дали карт-бланш, а вместе с ним — половину нового здания, неплохие деньги и всю технику, какую может пожелать душа. Нас было двенадцать — все молодые и полные желания перевернуть мир. Троих я помнил по Брайтону, и один из них, невысокий чернявый Энтони, скоро стал негласным лидером — к удивлению и даже ревности амбициозного австрийца. Это он придумал жесткие правила, внесшие порядок в начальный сумбур, это его методики были названы потом именами других — названы и забыты или даже запрещены как негуманные.

Прочие из Пансиона тоже выделялись изрядно. Нас объединяла общая страсть — что-то гнало вперед, не позволяя даже оглянуться. Мы увлекали с собой других, понукали их и торопили, не отвлекаясь на эмоции. Во главе стояли замысел и прогресс, да и к тому же, лишь только мне становилось кого-то жаль, я вспоминал брайтоновские волны или бродячий цирк и сердце под опилками, а еще почему-то потертый фрак Симона и его птичий профиль. Этого было достаточно, чтобы не иметь сантиментов — если вы понимаете, о чем я.

Те, кого потом предстояло уволить — без малого, несколько тысяч человек — не были осведомлены о целях проекта. Из них отобрали «специалистов» — лучших из лучших, авторитетнейших, умнейших. Именно из их голов нам предстояло вытянуть все стоящее — а что потом случится с ними, нас не волновало ничуть. Мы доводили их и себя до крайнего утомления, выпытывая нужные сведения, собирая фрагменты в целое, сравнивая, систематизируя, связывая друг с другом. Приходилось хитрить, в дело шли и «метод неверия», и «метод множественных повторений», и даже «изнурительный допрос», при котором активная часть сознания немеет, а язык выбалтывает то, что лежит где-то глубже, дальше, охраняется строже…

Понятно, что это нравилось не всем, но, поначалу, никто не роптал в открытую. «Специалисты» боялись лишь, что наши усилия выявят в них пустоту и фальшь, как оно и получилось — скоро мы увидели, что пустоты зияют на каждом шагу. Порой, их невежество потрясало. Казалось, они никогда как следует не учились ни одной из наук. Их «экспертиза» заключалась в выжимании соков из молодых и жадных, хватких, способных мыслить. Таких использовали, а потом задвигали подальше, чтобы не наплодить соперников. Некоторых, правда, задвинуть не удавалось, они ожесточенно пихались локтями. И, со временем, сами вырастали в «специалистов», теряя в процессе умение работать головой…

Наши надежды рушились одна за другой, свершение обращалось пустышкой. Расстроенные донельзя, мы пытались найти выход — и трудились еще интенсивней, покрикивая на отстающих. Всем пришлось несладко, раз за разом приходилось прибегать к «изнурительным допросам», чтобы преодолеть лень, косность, элементарный испуг. В результате, испытуемые решили, что с них довольно. Объединившись, они организовали заговор, засыпали руководство жалобами и доносами. Получилась чуть ли не забастовка — в масштабе всего концерна. Скандал набрал силу, и лавочку прикрыли, выместив все на австрийце, а вовсе не на Энтони, который, кстати, переживал сильнее всех.