Семнадцать космических зорь

Когда земные сутки были на исходе, я стал готовиться к посадке. Последовала команда. Корабль как бы не спеша изменил направление... Включились тормозные устройства, без стука у моих ног, как дрессированные, легли «плававшие» по кабине киноаппарат, бортовой журнал, карандаш, фотоэкспонометр. Они тоже почувствовали — скоро Земля, а там «парить» без надобности запрещено. От трения о воздух стал накаляться корпус, вокруг меня клокотало яркое пламя, и я невольно вспомнил Главного Конструктора и его непреклон^ ную веру в термическое покрытие... Тормозные устройства сработали четко, и, когда до Земли осталось несколько километров, включилась система приземления.

Земля... Она приближалась ко мне медленно-медленно. Сверху я видел свой корабль. Он опустился несколькими секундами раньше. Меня немного отнесло ветром, и теперь нас разделяло железнодорожное полотно. Толчок — и я на ногах. На полном ходу ко мне подлетели три мотоциклиста.

— Ты — Титов?

— Я Титов...

— Молодец, Титов!

Этот первый «содержательный» разговор на Земле был тут же прерван: примчались две легковые автомашины. Из одной выскочила женщина, у нее кровь на лбу.

— Что с вами? — спрашиваю я.

— Пустяки! Залетели в канаву! Главное — я первая увидела вас...

Женщины, наши земные милые женщины! Она — первая увидела... мотоциклисты ей не в счет...

Незнакомые люди помогли снять скафандр и подвезли к кораблю. Я взял из кабины киноаппарат, бортжурнал, еще раз оглядел корабль. Ни вмятин, ни деформаций. И в кабине приборы и оборудование — все цело.

Я невольно похлопал рукой по обшивке своего космического друга-путешественника и попросил отвезти меня к телефону...

ffl СЕНТЯБРЯ 1961 года мне исполнилось 26 лет, но теперь этот «день рождения», видимо, следует перенести на семнадцать дней назад. Мне первому из людей довелось за одни сутки обогнать жизнь нашей планеты на семнадцать суток и за двадцать пять часов встретить и проводить семнадцать космических зорь.

В тот день с утра, пока Тамара хлопотала по хозяйству, я перебирал письма, открытки, поздравительные телеграммы

ст знакомых и незнакомых, от детей и стариков. Были и телеграммы из-за рубежа, были десятки вопросов-анкет от журналов и газет, от общественных организаций. Одна из анкет меня заинтересовала.

Я стал громко читать вопросы, чтобы Тамара могла их услышать:

— «Какие у вас отношения с женой?»

— Об этом лучше спросить жену! — послышался веселый голос из кухни.

— «Какое блюдо вы любите больше всего?»

За стеной — минутная пауза.

— Отвечай: арбузы, краденные на бахче, сибирские пельмени и все то, что приготовит жена...

— Тамара! — в шутку возмутился я. — Ты, кажется, ошиблась: сегодня не твой, а мой день рождения, а в ответах мы «славим» тебя, а не меня...

Далее был такой вопрос: «Как вы себя чувствуете в роли мировой знаменитости?» Теперь замолк я.

. — Повтори, пожалуйста!

Повторяю, но жена тоже молчит.

Так как же все-таки я чувствую себя в роли мировой знаменитости?..

Я мог бы, конечно, ответить просто: чувствую себя отлично, но сейчас этот ответ меня не удовлетворяет. И, видимо, не удовлетворит и тех, кто задал этот вопрос. От меня хотят чего-то другого...

Я не хочу в чем-нибудь упрекнуть этого корреспондента, он, видимо, задал мне стереотипный вопрос, который ставил всем без разбору — и боксеру, выигравшему первенство мира, и человеку, упавшему с крыши двадцатиэтажного дома и чудом не разбившему череп...

В одной из моих любимых книг о герое-летчике Мересье-ве, потерявшем в начале войны обе ноги и на протезах продолжавшем сражаться с фашистами, есть рассказ о допросе военных преступников в Нюрнберге.

Допрашивали Геринга.

Обвинитель спросил его: «Признаете ли вы, что, предательски напав на Советский Союз, вследствие чего Германия оказалась разгромленной, вы совершили величайшее преступление?»

Геринг глухо ответил:

«Это не преступление, это роковая ошибка. Я могу признать только то, что мы поступили опрометчиво, потому что, как выяснилось в ходе войны, мы многого не знали, а о многом не могли и подозревать. Главное, мы не знали и не поняли советских русских. Они были и останутся загадкой. Никакая самая хорошая агентура не может разоблачить истинного военного потенциала Советов. Я говорю не о числе пушек, самолетов и танков. Это мы приблизительно знали. Я говорю не о мощи и мобильности промышленности. Я говорю о людях, а русский человек всегда был загадкой для иностранца...»

Казалось бы, что может быть общего в признании Геринга и в вопросе западного корреспондента? И тем не менее общее есть. То, что осталось загадкой для Геринга, видимо, остается загадкой для многих и по сей день, иначе они не задавали бы такого вопроса. Иначе мы не слышали бы сегодня от некоторых западных генералов и высокопоставленных чиновников угроз в адрес Советского Союза и советского народа. И это непонимание, если так можно сказать, сути советского человека, непонимание наших взглядов, идей и целей вредит прежде всего тем, кто не хочет нас понять.