Семнадцать мгновений весны

– Не считайте себя фигурой, равной Черчиллю. Только о нем я знаю, что он любит русский коньяк больше всех остальных. Ладно. Как хотите, а я выпью. Чувствую я себя действительно не лучшим образом.

…Мюллер, Шольц и Штирлиц сидели в пустом кабинете следователя Холтоффа – на стульях, поставленных вдоль стены. Оберштурмбанфюрер Айсман открыл дверь и ввел полицейского в форме.

– Хайль Гитлер! – воскликнул тот, увидав Мюллера в генеральской форме.

Мюллер ничего ему не ответил.

– Вы не знаете никого из этих трех людей? – спросил Айсман полицейского.

– Нет, – ответил полицейский, опасливо покосившись на колодку орденов и рыцарский крест на френче Мюллера.

– Вы никогда не встречались ни с кем из этих людей?

– Как мне помнится – ни разу не встречался.

– Может быть, вы встречались мельком, во время бомбежки, когда вы стояли в оцеплении, возле разрушенных домов?

– В форме-то приезжали, – ответил полицейский, – много в форме приезжало смотреть развалины. А припомнить конкретно не могу…

– Ну, спасибо. Пригласите войти следующего.

Когда полицейский вышел, Штирлиц сказал:

– Ваша форма их сбивает. Они же только вас и видят.

– Ничего, не собьет, – ответил Мюллер. – Что же мне, сидеть голым?

– Тогда напомните им конкретное место, – попросил Штирлиц. – Иначе им трудно вспомнить – они же стоят на улице по десять часов, им все кажутся на одно лицо.

– Ладно, – согласился Мюллер, – этого-то вы не помните?

– Нет, этого я не видел. Я вспомню тех, кого видел.

Второй полицейский тоже никого не опознал. Только седьмым по счету вошел тот болезненный молодой шуцман, видимо туберкулезник.

– Вы кого-нибудь видели из этих людей? – спросил Айсман.

– Нет. По-моему, нет…

– Вы стояли в оцеплении на Кепеникштрассе?

– Ах да, да, – обрадовался шуцман, – вот этот господин показывал свой жетон. Я пропустил его к пожарищу.

– Он просил вас пропустить его?

– Нет… Просто он показал свой жетон, он в машине ехал, а я никого не пускал. И он прошел… А что? – вдруг испугался шуцман. – Если он не имел… Я знаю приказ – пропускать всюду людей из гестапо.

– Он имел право, – сказал Мюллер, поднявшись со стула, – он не враг, не думайте. Мы работаем все вместе. Он там что, искал роженицу на пожарище? Он интересовался судьбою несчастной?

– Нет… Ту роженицу увезли еще ночью, а он ехал утром.

– Он искал вещи этой бедной женщины? Вы помогали ему?

– Нет, – шуцман поморщил лоб, – он там, я помню, перенес коляску какой-то женщине. Детскую коляску. Нет, я не помогал, я был рядом.

– Она стояла возле чемоданов?

– Кто? Коляска?

– Нет. Женщина.

– Вот этого я не помню. По-моему, там лежали какие-то чемоданы, но про чемоданы я точно не помню. Я запомнил коляску, потому что она рассыпалась, и этот господин собрал ее и отнес к противоположному тротуару.

– Зачем? – спросил Мюллер.

– А там было безопаснее, и пожарники стояли на нашей стороне. А у пожарников шланги, они могли погубить эту колясочку, тогда ребенку было б негде спать, а так женщина потом устроила эту коляску в бомбоубежище, и малыш там спал – я видел…

– Спасибо, – сказал Мюллер, – вы нам очень помогли. Вы свободны.

Когда шуцман ушел, Мюллер сказал Айсману:

– Остальных освободить.

– Там должен быть еще пожилой, – сказал Штирлиц, – он тоже подтвердит.

– Ладно, хватит, – поморщился Мюллер. – Достаточно.

– А почему не пригласили тех, кто стоял в первом оцеплении, когда меня завернули?

– Это мы уже выяснили, – сказал Мюллер. – Шольц, вам все точно подтвердили?

– Да, группенфюрер. Показания Хельвига, который в тот день распределял наряды и контактировал со службой уличного движения, уже доставлены.

– Спасибо, – сказал Мюллер, – вы все свободны.

Шольц и Айсман пошли к двери, Штирлиц двинулся следом за ними.

– Штирлиц, я вас задержу еще на минуту, – остановил его Мюллер.

Он дождался, пока Айсман и Шольц ушли, закурил и отошел к столу. Сел на краешек – все сотрудники гестапо взяли у него эту манеру – и спросил:

– Ну ладно, мелочи сходятся, а я верю мелочам. Теперь ответьте мне на один вопрос: где пастор Шлаг, мой дорогой Штирлиц?

Штирлиц сыграл изумление. Он резко обернулся к Мюллеру и сказал:

– С этого и надо было начинать!

– Мне лучше знать, с чего начинать, Штирлиц. Я понимаю, что вы переволновались, но не следует забывать такт…

– Я позволю себе говорить с вами в открытую.

– Позволите себе? А как – я?

– Группенфюрер, я понимаю, что все разговоры Бормана по телефону ложатся на стол рейхсфюрера после того, как их просмотрит Шелленберг. Я понимаю, что вы не можете не выполнять приказов рейхсфюрера. Даже если они инспирированы вашим другом и моим шефом. Я хочу верить, что шофер Бормана арестован гестапо по прямому приказу сверху. Я убежден, что вам приказали арестовать этого человека.

Мюллер лениво глянул в глаза Штирлицу, и Штирлиц почувствовал, как внутренне шеф гестапо весь напрягся – он ждал всего, но не этого.

– Почему вы считаете… – начал было он, но Штирлиц снова перебил его: