Семнадцать рассказов (сборник)

В спальне слышались смутный шум и говор, и слабые стоны. Сердце его колотило усиленную дробь. Он быстро шагал по зале. Тело требовало движения. Все мышцы сокращались. Теперь ведь там решалось всё, решалась вся его дальнейшая жизнь. И он любил в этот миг свою жену так, как никогда не любил прежде. И как долги, как долги казались эти минуты пока там был доктор!

Наконец, он показался в столовой. На светлом фоне окна мелькнул его круглый силуэт и двинулся к нему тою же неторопливою походкой. Каденцов кинулся к нему навстречу. Он хотел угадать по его глазам результат осмотра. Но серые глазки были так же неопределённы, так же смотрели куда-то в пространство, а лицо было так же спокойно и серьёзно. Подойдя, он грустно встряхнул головой и сказал:

— Да, — ну!

Он развёл руками и слегка приподнял плечи. Каденцов почувствовал наконец то что-то, которое давно собиралось охватить его. Это «что-то» теперь овладело им.

— То есть, как же? — неловко ворочая языком, полушёпотом спросил он.

— Надежды нет.

Каденцов видел перламутровую пуговку его рубашки, видел брелки на его толстой цепочке, видел пробритый подбородок, но очень смутно сознавал слова.

Вениг положил ему на плечо руку.

— Истощён организм, — сказал он, — воспаления она не перенесёт.

— Может быть… может быть Переваров сделал ошибку?

— Никакой ошибки. Всё прекрасно. Он, как молодой врач, ещё хотел бороться… Это лишнее…

— Что же делать? Делать-то надо что теперь?

— Пошлите за священником. Пусть она причастится. Это успокоит её. А потом, после причастия, вы, пожалуй, дадите ей капельки что я пропишу.

Он пошёл в знакомый кабинет, сел свободно по-докторски у стола и начал писать на оторванном лоскутке.

— Да, молода она, — задумчиво, словно с укоризной, сказал он.

— Двадцать семь лет, — машинально ответил Каденцов.

— Да, — простуда должно быть. Теперь очень много от воспаления лёгких умирают. Признак весны.

«Что это, утешает он меня этим, что ли?» — подумал Каденцов, и даже собрался улыбнуться над наивностью утешения. Только уж улыбка у него совсем не вышла.

У Венига была привычка, когда он пропишет рецепт, рассказать какой-нибудь анекдот. Каденцов с ужасом ждал, что наступила эта минута. Но профессор, напротив того, совершенно молча сидел в креслах, словно не решался ни уходить, ни разговаривать. Каденцов сам первый поднялся.

— А вы заедете ещё? — спросил он.

— Нет, надобности не будет. Вы сами заверните ко мне, вам ведь близко. Завтра так…

Он задумался.

— Так около десяти…

— А когда же надо ждать… конца? — не смело спросил Каденцов. Он хотел спросить «смерти», но не смел произнести это слово.

Профессор взглянул на него, как учитель на школьника, задающего глупый вопрос.

— Скоро, — сурово ответил он, и тоже встал с кресла. — Завтра до двенадцати я дома. Заезжайте, я вам выдам бланк.

— Какой?

— Бланк. Полиция у вас потребует свидетельство…

Ноющее больное чувство опять охватило его. Ведь она ещё жива, она ещё дышит там, на широкой кровати, а он говорит о каких-то полицейских бланках!

Вениг крепко пожал ему руку и сказал:

— Если нервы очень расходятся, выпейте стакан мадеры. Тут два убежища: религия и философия. Вооружитесь ими, если есть силы.

И получив за визит, он с треском отъехал от подъезда на своей разномастной паре.

III

С этой минуты, с момента отъезда профессора, наступил для него новый период возбуждения. Когда дверь за Венигом затворилась и он ушёл, унося с собою и молодую жизнь, и всякую надежду на выздоровление, Каденцов опустился на диван в гостиной и почувствовал, как глаза его наливаются слезами, как спазм сдавил ему горло. Он чувствовал, что оторвана половина его души, что совершается то, что совсем не должно было совершиться, и что всё закончится тем полицейским листком, который, выдаст ему завтра доктор.

И как только он сознал, что смерть неизбежна, с этой минуты у него явилось страстное желание, чтоб она пришла как можно скорее, чтобы больная не мучилась. Он не знал, что такое говорила ей заплаканная няня о священниках, но только эта няня пришла к нему и сказала, что барыня очень хотят причаститься. Он пошёл напротив в домовую церковь, и священник, высокий молодой брюнет с выпуклым лбом, пришёл тотчас же. Она причастилась. Когда священник ушёл, она повернула к нему голову и шепнула:

— Благодарю!