Семнадцать рассказов (сборник)

Но скоро нам пришлось разубедиться в этой гениальной догадке. Несмотря на самые тщательные наблюдения, мы не могли подметить, чтобы он когда-нибудь брал с собою лопатку: очевидно, это было только один раз. Хотя сестра Катя решила, что он копает землю просто руками, но это предположение отвергли единогласно, зная чистоплотность Юлия Фёдоровича и его на редкость вылощенные ногти. Впрочем, раз он опять возбудил в нас подозрение касательно копания, потому что мы заметили на его светлых панталонах большое земляное пятно, увидев которое он очень сконфузился и тотчас пошёл менять брюки. Отчего же это пятно? Это не уличная грязь, а настоящая земля, вот что бывает на грядах.

Необычайная весёлость Юлия Фёдоровича по четвергам приходила не сразу. Когда он возвращался, он входил, быстрою, неровною походкою и был сосредоточен. И только потом, побыв немного в своей комнатке, он уже выходил в шаловливом настроении.

Раз, возвратившись в обычный час и торопливо проходя в двери, он вдруг пошатнулся, да так, что пришлось ухватиться за косяк. Не успей он ухватиться — он грянулся бы на пол. Постояв с минуту, он закрыл лицо, и совсем пошатываясь прошёл к себе.

— Да он пьёт! — радостно сообразил Коля. — Его шатает от наливки. Здесь он пить не смеет, и ходит в гостиницу. Вот куда и деньги идут.

— А земляные пятна на панталонах? — спросил я.

— А это он лежит на улице, пока его будочник не поднимет…

Сам Николай чувствовал, что он хватил через край. Никто не хотел верить, что Юлий Фёдорович пьёт.

— Однако, он по четвергам красный, — стоял на своём Николай.

— Так не в баню ли он ходит? — спросила Катя.

— С лопатою? — язвительно возразил я.

Катя была уничтожена.

* * *

Вдруг, однажды Николай, после того, как ушёл Юлий Фёдорович, влетел в детскую.

— За мною, скорее! — крикнул он.

Мы гурьбою кинулись. На комоде в комнате Юлия Фёдоровича стоял предмет, которого мы никогда ранее не видали. Это была бархатная рамка, а в ней рисованный карандашом и слегка тронутый акварелью портрет какой-то девицы в локонах. С боку была надпись «Emma».

— Вот куда он ходит, — радостно говорил Николай, — к Эмме. Это его невеста.

— И он влюблён в неё, от того и красный такой, — подтвердила Катя.

— А лопата зачем же? — скептически спросил я.

— Фофан ты этакий, — отрезал Николай. — Это совпадение, и не больше.

Николай употреблял уже умные слова, так как принялся с весны за геометрию.

— Ну, что же, — решили мы в конце концов, — Юлий Фёдорович на ней женится, и это будет прекрасная партия.

* * *

Вечером в тот же день, когда Юлий Фёдорович клеил огромный детский театр и дурачился по обыкновению, Коля вдруг сказал:

— Юлий Фёдорович, правда, какое славное имя — Эмма?

Юлий Фёдорович выронил кисть, которою закрашивал предполагаемую занавес.

— Эмма, — повторил он, — Эмма?

Он встал, стряхнул с колен обрезки бумаг и заходил из угла в угол.

— Хорошее имя, — подтвердил он, потряхивая головою так, что очки начали спадать с носа.

— Каково, как влюблён! — радостно шептал нам Николай, следя за его нервно-двигавшеюся фигурою восторженным взглядом. — Ну, уж и подарок мы сделаем ему к свадьбе!

* * *

Но отчего так грустен Юлий Фёдорович, когда идёт к своей невесте? Отчего это невеста ждёт его только по четвергам? Отчего он в четверг рассказывает такие весёлые анекдоты по вечерам? И отчего у него в земле колена?

Я решил, что узнаю об этом во что бы то ни стало. Меня уж пускали одного ходить по улицам, и я решился выследить гувернёра.

В ближайший четверг, как всегда, он повязал свой чёрный галстук, прилизался фиксатуаром, и вышел из подъезда. Я тихонько пошёл за ним, наблюдая расстояние, чтобы он меня не заметил. Но предосторожность эта была излишня. Он шёл, низко опустив голову под широкополым цилиндром, никого не видя, не замечая, погружённый в самого себя.

Шли мы скоро, но долго, шли на самую окраину. И дома хорошие стали реже, и улицы уже, и извозчики непригляднее. Вот и города конец, а мы всё идём, и Юлий Фёдорович идёт всё скорее.

Он завернул в кладбищенские ворота.

* * *

Мимо великолепных мавзолеев, не глядя по сторонам, шёл он давно знакомым путём всё вперёд и вперёд. Мавзолеи сменились крестами, скалами, плитами; кресты и плиты становились всё меньше и беднее. Пошли деревянные решётки и белые кресты. Вот одна могила — вся в цвету с венками иммортелей на кресте, с большою берёзою, шатром склонившеюся над нею. Юлий Фёдорович вошёл за решётку, сбросил на скамейку помятый цилиндр, и повалился на колени.

Он не молился и не плакал; складки шинели лежали неподвижно. Глаза были направлены на одну точку. Меня он не видел, хотя я стоял чуть не рядом с ним. Вокруг больше никого не было. Деревья шумели, да птицы чирикали вверху.

* * *

Он поднял голову.

— Вы зачем здесь? — изумлённо проговорил он, быстро поднимаясь

Я не мог говорить. Слёзы сжимали горло.

— Юлий Фёдорович, — лепетал я, — вы не подумайте, не подумайте…

Он внимательно посмотрел мне в глаза.

— Вы хороший мальчик, — сказал он, фамильярно опуская мне на плечо руку. — Вы хороший мальчик. Зачем вы сюда попали?

— Я за вами шёл.

— Зачем?

— Мне хотелось знать куда вы ходите.