Семнадцатилетние

Только сейчас, во время вступительного слова секретаря, Катя начала приходить в себя. Коленки перестали рожать, и в голове появились какие-то мысли. Она начала различать лица и даже приветливые улыбки. Кивнув секретарю, она откашлялась, развернула тетрадь докладом и… ясно почувствовала, как у нее зашевелились волосы на голове, а в ногах опять появилась такая слабость, что пришлось взяться за край трибуны, чтобы не упасть. Это был не доклад, а тетрадь по тригонометрии. Что делать?.. В какую-то долю секунды в голове пронеслось множество мыслей, а губы уже механически сказали первое слово:

— Товарищи!..

«Теперь я пропала! Все спутаю, собьюсь. Позор! Скандал!»

Однако надо было говорить. Катя до боли сжала кулаки, вся собралась и с чувством, похожим на то, когда она первый раз прыгала в воду с вышки, начала:

— Я должна отчитаться в комсомольской работе за истекший период…

«Не то, не то, — остановила она себя, с тоской глядя в зал: — Опять «за истекший период». В душе появилось отчаяние, но вдруг она увидела Константина Семеновича. Учитель смотрел на нее с улыбкой, и Кате показалось, что он одобрительно кивает головой. «Пускай будет не так гладко, но зато по-своему», — вспомнила она его слова.

— Какой я оратор, я и сама не знаю, — продолжала Катя, — На таком собрании выступаю первый раз в жизни и, конечно, волнуюсь… Хуже, чем на экзаменах… Вы это учтите, пожалуйста…

С каждым словом голос ее крепчал, исчезал страх. «Что я, дура, волнуюсь! Доклад знаю почти наизусть», — успокаивала она себя, но никак не могла вспомнить начало доклада.

— Когда я пришла в райком и спросила, в чем я должна сегодня отчитываться и с чего начинать, то вот наш секретарь сказал: «Начинай с начала». Как тут быть? Начало — это ведь когда мы маленькими девочками пришли в школу… Правда, тогда мы еще не были комсомолки и даже не были пионерки, но начало все-таки в первом классе… Владимир Ильич Ленин завещал нам уметь взять себе всю сумму человеческих знаний, так взять, чтобы коммунизм не был бы у нас чем-то заученным, а был бы тем, что нами самими продумано. Вот!.. Учились ли мы так, как указывал нам Владимир Ильич? Если говорить честно, то нет. Мы, конечно, учились… Раз пришли в школу, то надо учиться… Но учились мы неважно, не всегда с охотой, часто лениво, по обязанности. Я бы сравнила такое наше учение с плаванием на пузырях. Знаете, когда человек учится плавать, то на помощь берет пузыри… Так вот и мы учились. На пузырях…

Это сравнение пришло ей в голову вчера.

В зале засмеялись, зааплодировали. Одобрение вызвало у Кати новый прилив смелости. Она почувствовала, что с залом ее связали незримые нити, и забыла, что перед ней лежал не доклад, а тетрадь по тригонометрии.

— Что она говорит? — с удивлением спросила Женя, пока зал шумел. — Этого в докладе нет…

— А плавать на пузырях — это не значит уметь плавать, — продолжала Катя. — Это значит, что малейшая случайность — и мы начнем тонуть, захлебываться… Новый, последний учебный год мы начали очень неважно, товарищи, и я не знаю, как бы мы окончили школу, если бы к нам не пришел новый воспитатель. Посмотрел он на нас и говорит: «Что это такое? Взрослые девицы, а все еще на пузырях плаваете? Пора бы уж самостоятельно»… Насчет пузырей он, конечно, не говорил. Это я для примера. Но смысл такой… Что же он сделал? Знаете, как некоторых трусливых людей учат плавать? Поедут на середину озера, выбросят из лодки: «Плыви, а то ко дну пойдешь!». Пловец барахтается, воды наглотается, а потом видит, что не тонет, — и успокоится. Успокоится и поплывет. Так вот и с нами поступил Константин Семенович. Взял и выбросил из лодки. Плывите сами, — не маленькие. И что вы думаете, товарищи! Сначала мы испугались, побарахтались немного, а потом ничего… оправились. Вот уже две недели, как в классе нет ни одной тройки. Иванова Светлана из двадцати последних отметок, если сложить их вместе, получила сто — значит, у нее все пятерки! Алексеева Анна — девяносто семь, — начала перечислять Катя по памяти. — Кравченко Тамара — девяносто один. Косинская Нина — восемьдесят девять. Смирнова Евгения — восемьдесят пять. Шарина Нина — восемьдесят три…

Каждую цифру зал встречал коротким и дружным всплеском аплодисментов.

Отметки Беловой были подсчитаны, и она стояла рядом с Алексеевой, но Катя пропустила ее: не хотела, чтобы Белову приветствовали наравне с другими.