Съемочная площадка

— Ага. А это лапшевник, — торжествующе объявила я. — Разве не так?

— Да. Это кугель. С золотистым изюмом.

— А мама предпочитала черный изюм. Представляешь, я ни разу после смерти мамы не пробовала лапшевник. Дай мне рецепт. Может, сумею уговорить Ли приготовить его.

— Хочешь кусочек?

— Да. Только поменьше. Просто тонюсенький ломтик. Не хочу портить фигуру.

— От маленького кусочка ты не растолстеешь.

— О Господи! Ты говоришь прямо как еврейская мамаша. Или по крайней мере мне кажется, что так говорят все еврейские мамаши.

Как я и предполагала Сьюэллен отрезала мне здоровенный кусище, и я, со стенаниями, съела все до последней крошки.

— М-м-м, потрясающе, — заключила я, собирая вилкой последние кусочки.

— У меня есть еще говяжья грудинка.

— Хочу взглянуть.

— Она в холодильнике — охлаждается. Я потом сниму с нее жир, залью специальным постным соусом и положу в духовку, чтобы разогреть. Но давай-ка я тебе лучше покажу десерт.

Она протянула мне украшенный клубникой торт.

— Это тоже еврейский торт? — спросила я, стараясь не улыбнуться.

— Нет, мой любовный торт. — Она наклонила блюдо так, чтобы я смогла увидеть верхушку. Там было кремом написано: «Я люблю тебя, Говард».

— О Господи! — И я расплакалась.

— Что случилось? Ну я так и знала, что что-то не так!

— Все так, — возразила я, вытирая глаза кухонным полотенцем. — Просто растрогалась, только и всего. И торт прекрасный и чувства тоже. Старина Говард сегодня вечером будет ужасно доволен. Его ждет такой ужин! И еще торт! Но, Сьюэллен, Говард и без торта прекрасно знает, что ты его любишь.

— Это так, но ты же помнишь, как в том старом анекдоте: «Ведь хуже-то не будет».

— Нет, не знаю. Расскажи.

— Старый актер играет в какой-то еврейской пьесе, но ему становится плохо, и он умирает на сцене. Поднимается шум, тело уносят, на сцену выходит директор театра и говорит, что из-за смерти артиста спектакль продолжаться не будет. В зале встает пожилой еврей и возмущается. Директор ему говорит: «Просим прощения. Но человек умер, и мы ничего не можем поделать». Тогда этот старик советует: «Поставьте ему клизму». Директор в ответ: «Он умер. Она ему не поможет», но старый еврей замечает: «Да, но хуже ведь не будет!»

Я от души посмеялась и взглянула на часы.

— Уже почти три. Я пойду. Скоро придет школьный автобус с дочкой Кэсси, Дженни, и Мэтти. Ты знаешь, что они учатся в одном классе, и Дженни в выходные погостит у нас? Хочу убедиться, что все в порядке, и Дженни высадят там, где нужно.

— Но ты только что пришла. Почему бы тебе не позвонить Ли и не попросить, чтобы она их встретила? Тогда ты сможешь еще побыть у меня, ни о чем не думая.

— Ну хорошо. — Я набрала номер своего телефона, и после десяти гудков Ли сняла трубку. — Дома все в порядке? Дженни уже приехала? — Ли в ответ что-то буркнула. — Вот и хорошо. Скоро буду. — Я повесила трубку.

— А почему Дженни оказалась у тебя?

— Кэсси поехала в Паоло-Альто повидаться с Уином Уинфилдом.

— Это тот, который жил с ней по соседству?

— Угу.

Сьюэллен внимательно на меня посмотрела.

— А Дженни — это его дочь?

— Да, только никому об этом не говори.

— Совершенно не понимаю Кэсси. Она не живет с Гаем, причем уже довольно давно. А Уин — отец Дженни. И коли она поехала с ним повидаться, то, как я понимаю, она питает к нему какие-то чувства. Почему же она не разведется с Гаем и не выйдет за Уина замуж? Или, по крайней мере, не станет с ним жить?

— Потому что для других жизнь совсем не такая простая штука, как для тебя, Сьюэллен. У тебя всегда все было просто и понятно. Ты принадлежишь к немногим счастливчикам. Между прочим, а где мои племянники? Они скоро придут? Мне бы хотелось увидеть их.

— Ах уж эти детки! Они редко бывают дома. Пока они маленькие и ты привязана к дому, то, кажется, отдала бы все на свете за несколько свободных часов. А когда они вырастают и больше проводят времени со своими друзьями, чем с тобой, тебе ужасно не хватает их общества. Пити постоянно пропадает на репетициях оркестра, а Бекки — на уроках Закона Божьего.

— Закона Божьего? Какого закона? — Мы с Сьюэллен никогда не были особенно религиозными и редко ходили в церковь.

— Бекки собирается обратиться в иудаизм. Она сама того хочет.

— Сначала эта еврейская кухня, теперь Бекки собирается… Вы что, все собрались принять иудаизм?

Наверное, мои слова прозвучали нахально, слишком нахально, потому что Сьюэллен рассердилась.

— Никто не говорит, что я собираюсь принять иудаизм. Бекки выбрала для себя эту религию, и она сама так решила. И что в этом плохого? Что плохого в том, если и мы с Пити тоже примем эту веру? Хорошо, когда все в семье одной веры, и не имеет никакого значения, что это за вера. Лично я считаю, что для ребенка намного лучше ходить в религиозную школу, чем слоняться по Голливудскому бульвару, накачиваясь наркотиками.

В этом была вся Сьюэллен. Никаких полутонов. Черное и белое. Ей все было ясно в жизни. А у меня все так туманно. Я даже не могла понять, хочу ли в понедельник опять пойти в приемную Гэвина. Не стало ли это место слишком опасным?