— Так как же? Что вы на это скажете?— промолвил Сен-Мар, кончив чтение и обратив взор на друга:
— Да исполнится воля господня; однако не будем ее предугадывать.
— Но не будем и отступаться от своих намерений из-за ребяческой игры, — возразил д'Эффиа нетерпеливо и закрылся накинутым на него плащом. — Вспомните стихи, которые мы с вами декламировали когда-то:
Justum et tenacem propositi virum…[16]
Эти мудрые слова врезались мне в память. Да, пусть вокруг меня распадается вселенная — ее обломки увлекут меня за собою все столь же непреклонным.
— Не будем смешивать человеческие помыслы с небесными и покоримся воле господней, — твердо сказал де Ту.
— Аминь, — молвил старик Граншан; глаза его были полны слез, и он усердно вытирал их.
— А ты куда суешься, старый служака? Плачешь! — сказал ему хозяин.
— Аминь, — прогнусавил кто-то у входа в палатку.
— Право же, сударь, вы лучше спросите это у Серого Преосвященства, который пожаловал к вам, — ответил преданный слуга, указывая на Жозефа.
Тот вошел, сложив на груди руки и смиренно кланяясь.
— А, так вот кому суждено… — прошептал Сен-Мар.
— Я, может быть, некстати? — вкрадчиво спросил Жозеф.
— Может быть, очень даже кстати, — ответил Анри д Эффиа, взглянув на де Ту. — Что вас привело сюда, отец, в столь поздний час? Какое-нибудь богоугодное дело?
Жозеф почувствовал в этих словах неприязненность; в душе его всегда таилось про запас несколько дурных мыслей в отношении людей, к которым он подходил, а в уме — столько же уловок, чтобы выпутаться из затруднительного положения; в данном случае он понял, что цель его прихода разгадана и сейчас не время втираться в доверие. Поэтому он сел возле койки и довольно холодно проговорил:
— Я пришел, сударь, чтобы по поручению кардинала-генералиссимуса переговорить с вами насчет двух испанцев, которых вы взяли в плен; его высокопреосвященство желают как можно скорее получить о них сведения; я должен повидаться с ними и допросить. Но я не рассчитывал, что застану вас еще бодрствующим, а только хотел, чтобы ваши слуги провели меня к ним.
После обмена натянутыми приветствиями было приказано ввести пленных, о которых Сен-Мар почти что позабыл. Они вошли; один был с непокрытой головой, черты лица его казались подвижными и немного дикими: это был солдат; другой кутался в коричневый плащ, а мрачное непроницаемое лицо его было затенено широкополой шляпой, которую он не снял: это был офицер; он заговорил первым, не дожидаясь вопросов:
— Зачем вы подняли меня с соломы и помешали спать! Чтобы освободить или повесить?
— Ни для того, ни для другого, — ответил Жозеф.
— А тебе что от меня надо, бородач? В крепости я тебя не заприметил.
После этого любезного вступления потребовалось некоторое время, чтобы растолковать иностранцу, по какому праву капуцин может подвергнуть его допросу.
— Ну хорошо, — сказал наконец испанец, — что же тебе от меня надобно?
— Я хочу узнать ваше имя и откуда вы родом.
— Имени своего я никому не называю, а что касается того, откуда я родом, то с виду я испанец, а может быть, я и не испанец, ибо испанец никогда не бывает испанцем.
Отец Жозеф обернулся к Сен-Мару и де Ту:
— Если не ошибаюсь, я где-то уже слышал этот голос. Он говорит по-французски совсем чисто; но сдается мне, он намерен говорить с нами загадками, как на Востоке.