Сен-Мар, или Заговор во времена Людовика XIII

Я пишу вам наспех об этих горестных событиях с борта генуэзской галеры, где находятся вместе со мной Фонтрай, Гонди, д'Антрег, Бово, дю Люд и другие заговорщики. Мы плывем в Англию, где будем ожидать, чтобы время избавило Францию от тирана, коего мы не могли одолеть. Я навсегда оставляю службу у малодушного монарха, предавшего нас.

Монтрезор.

— Вот как кончили свою жизнь двое молодых людей, которых вы видели некогда столь могущественными, — сказал Корнель. — Их последний вздох был также последним вздохом монархии; отныне во Франции будет царствовать лишь двор; старинная знать и сенаты уничтожены.

— Так вот каков этот «великий» человек! — воскликнул Мильтон. — Чего он добивается? Уж не создания ли республики, не для того ли он разрушил оплот вашей монархии?

— Не приписывайте ему слишком многого, — ответил Корнель. — Он хотел одного — царствовать до конца своих дней. Он трудился для настоящего, а не для будущего; он продолжал дело Людовика Одиннадцатого, но ни тот, ни другой не ведали, что творят.

Англичанин рассмеялся.

— Я полагал, — молвил он, — что подлинный гений поступает иначе. Этот человек поколебал то, что он должен был укрепить, и все им восхищаются! Мне жаль ваш народ.

— Не жалейте! — горячо Воскликнул Корнель. — Человек умирает, но народ обновляется. Наш народ, сударь, наделен бессмертной силой, и ничто ее не сокрушит; воображение не раз увлечет его по ложному. пути, но разум высшего порядка всегда поможет возобладать над заблуждениями.

Эти двое молодых и уже великих людей прохаживались, рассуждая таким образом, между статуей Генриха IV и площадью Дофин, посреди которой они на минуту остановились.

— Да, сударь, — продолжал Корнель, — я убеждаюсь каждый вечер, что великодушная мысль неизменно находит отклик в сердце французов, и каждый вечер ухожу домой, осчастливленный тем, что видел. Благодарность повергает бедняков ниц перед этой статуей доброго короля; как знать, какой памятник воздвигнет другая страсть рядом с этим? Как знать, куда жажда славы приведет наш народ? Как знать, не поставят ли на том месте, где мы с вами находимся, пирамиду, вывезенную с Востока?

— Эти тайны принадлежат будущему, — ответил Мильтон. — Я восхищаюсь, как и вы, вашим пылким народом, но боюсь, как бы он не повредил сам себе; кроме того, я плохо его понимаю и готов оспаривать, что. он умен, когда он дарит своим восхищением людей, подобных тому, кто сейчас правит вами. Жажда власти — суетная страсть, а этот человек снедаем ею, хоть и не имеет силы взять власть до конца. Ирония судьбы! Он тиран, подвластный другому господину. Этого колосса на глиняных ногах чуть было не свалил прикоснувшийся к нему пальцем ребенок. Разве таков настоящий гений? Нет, нет! Когда гений покидает горние сферы ради человеческой страсти, он должен, по крайней мере, полностью отдаться ей. Если ваш Ришелье ничего не желает, кроме власти, почему он не берет ее целиком, а заимствует у монарха, слабая голова которого кружится и никнет? Я скоро встречусь с человеком, пока еще безвестным, которым, мнится мне, владеет та же презренная страсть; но, по-моему, он пойдет дальше. Зовут его Кромвель.

1826