Сен-Жюст или этюд о счастье Часть первая

Максимилиан никогда не забывал, что в начале было Слово. Слово Господа, сотворившего мир. Слово короля, созвавшего Генеральные штаты. Слово законодателя, персонифицированного в этих самых Штатах, которое не сотворило, но изменило мир. Наконец, и Слово самого Робеспьера, только Слово (не дело!), которое позволило ему стать не просто одним из вождей Революции, но истинным вождем страдающего французского народа.

Естественно, что такое великое начинание, как переустройство Старого мира (об этом тогда не говорили, но все этого хотели), не могло обойтись без Божьего благословения. И 4 мая депутат от провинции Артуа Робеспьер шел вместе с другими представителями всех трех сословий в огромной помпезной процессии по парадным улицам Версаля к церкви св. Людовика, где во время торжественной мессы и должно было прозвучать Слово Божие.

Это было воистину праздничное шествие. Дворянство, шедшее сразу за депутатами общин, блистало невиданной роскошью: расшитыми золотом бархатными камзолами с кружевами, разноцветными шелковыми плащами, драгоценными камнями на эфесах шпаг и на шляпах с развевающимися плюмажами. Под стать ему было и духовенство, так же в парадных блестящих одеждах – в фиолетовых сутанах епископов и кружевных стихарях священников рангом пониже. Но ослепительная роскошь двора, который во главе с королем и королевой замыкал шествие, превосходила всякое воображение, превосходила даже обычную роскошь Версаля.

Своей монументальной величественностью и пышной помпезностью это шествие чем-то напоминало последующие праздники революции (по крайней мере, Робеспьеру это запомнилось именно так), хотя, конечно же, ничего революционного в нем не было. Скорее, это напоминало похороны. Похороны монархии. Тем более что возглавлявшая процессию мрачная колонна третьего сословия шла в траурных одеждах, как будто нарочно предписанных средневековым регламентом Генеральных штатов и выглядевших резким контрастом по сравнению с представителями хоронимого им феодального порядка: в одинаковых костюмах из черного сукна и одинаковых черных шляпах с одноцветными лентами, завязанными одним узлом.

Правда, народ, собравшийся на похороны монархии и заполнявший по пути следования процессии все улицы и переулки, расположившийся на всех крышах и фонарных столбах, выглядывавший из всех окон (Версаль еще никогда не видел такого многолюдья – сюда в этот торжественный день съехался чуть ли не весь Париж, не считая множества окрестных городков и сел!), никакого траура не чувствовал. Радостными криками он приветствовал своих представителей, своего короля и особенно своего герцога Орлеанского, который во время шествия, отделившись от колонны дворян, почти догнал депутатов общин, так что было непонятно, возглавляет ли он второе сословие или примыкает к третьему.

А потом было открытие Генеральных штатов в зале Малых забав, совершенно бесцветные речи Людовика XVI, министра юстиции Барантена и народного кумира Неккера, затем «инцидент со шляпами», когда вслед за королем и дворянством вопреки старинному обычаю шляпы надело и третье сословие (оно не забыло холодный прием

2 мая, когда перед входящими для представления королю депутатов от третьего сословия главный церемониймейстер де Брезе распахивал лишь одну створку двери, в то время как перед депутатами дворянства и духовенства он раскрывал обе!), и начавшиеся вслед за ним многодневные прения о проверке полномочий и посословном или поименном голосовании.

На следующий день Робеспьер в гордом одиночестве в маленькой комнатушке версальской гостиницы отмечал свой день рождения – 6 мая ему исполнился 31 год…

Слово самого Робеспьера впервые прозвучало в стенах Собрания 14 мая – через полторы недели после начала заседаний. Прозвучало… и не было услышано. Максимилиан покинул трибуну под шумный говорок не обращавших на него внимания представителей. А ведь его проект – послать депутацию с предложением присоединиться к депутатам общин не к обоим привилегированным сословиям, а только к духовенству – был на тот момент, наверное, самый целесообразный. И жизнь его подтвердила – единение собрания началось с присоединения священников: 14 июня к третьему сословию примкнули трое сельских кюре, а 19 июня – и большая часть духовенства. После этого дворянам ничего не оставалось, как последовать за святыми отцами (правда, уже по приказу испуганного происходящим короля).

А тогда… тогда предложение Робеспьера даже не было поставлено на голосование. Впрочем, и Мирабо, который вслед за Максимилианом предложил то же самое, также потерпел фиаско, – депутации послали к обоим сословиям. Робеспьер в расстроенных чувствах и донельзя раздраженный мятежным графом, который, как ему казалось, воспользовался его идеей, написал в Аррас своему другу Бюиссару: «Граф Мирабо играет ничтожную роль, его дурная нравственность лишила его всякого к нему доверия».