Сэндмен Слим

НОВЫЙ РЕЙХСТАГ – это заброшенный мебельный склад недалеко от перекрестка бульвара Сансет и улицы Альварадо. Снаружи припаркована дюжина потрепанных американских машин с арийскими наклейками на бамперах и примерно столько же собранных из мусора «Харлеев». По крайней мере, теперь я знаю, кто реально гоняет в этом городе на мотоциклах.

Мой новый нацистский друг стучит в дверь, и бритоголовая девочка с «Люгером» в наплечной кобуре впускает нас в клуб.

Окна в здании, должно быть, не открывали лет десять. Комната остро воняет пивом, по€том и мочой. Она битком набита накачанными стероидами яростными последователями Гитлерюгенда, но я не могу отвести глаз от девочки, впустившей нас в дом. Она агрессивная и тощая, в майке-алкоголичке, с лысой головой и пистолетом под мышкой – не девочка, а мечта моей панк-рокерской юности. Меня так и подмывает крикнуть ей: «Эй, детка, давай забухаем и разнесем здесь всё к чертям!» Но затем я понимаю, что она далеко не из той породы девушек, которых я знал когда-то. Эта мразь очень гордая. Она мечтает как можно скорее попасть в Валгаллу в одном строю с печатающими шаг «Дольфами Лундгренами».

– Х…ли уставился, мудак? – спрашивает она меня и тут же тянет руку к пистолету.

Я широко улыбаюсь:

– Давай, отшлепай меня как следует, Ева Браун.

Она плюет на мои ботинки, но промахивается.

– Заткнись, Ильза, – говорит мой нацистский приятель и ведет меня к двери с табличкой «личный кабинет». Он дважды стучит, и мы заходим внутрь.

В отличие от главной комнаты, представляющей собой свалку старой обоссанной мебели и мусорных мешков, в кабинете чисто и аккуратно, как в операционной.

За серым металлическим столом сидит блондин и что-то пишет перьевой ручкой в желтом блокноте. У него высокий лоб, синие глаза и выразительные скулы, похожие на борта ледокола. Влажная мечта любой арийской женщины. Черт, даже мне, глядя на такую красоту, захотелось завести от него детей.

На столе аккуратными стопками разложены брошюры о Белой Власти, тонкие книжечки о том, что евреи и черные – это на самом деле инопланетные захватчики, какие-то регистрационные журналы и компакт-диски с изображениями музыкантов, голых по пояс и татуированных свастиками. На углу стола – внушительная груда оружия, состоящая в основном из ножей, кастетов и водопроводных труб, обмотанных изолентой. Я почти уверен, что в глубине металлической кучи вижу пару адских орудий, подобных тем, которые использовал когда-то на арене.

Он поднимает на меня глаза и одаривает настолько теплой улыбкой, что от нее растаяло бы сердце даже у продавца подержанных автомобилей.

– Прошу прощения. Я делаю заметки для речи, которую должен буду произнести в выходные. Пожалуйста, присаживайся.

Я сажусь на металлический раскладной стул, который скрипит под моим весом. Хорошая мебель здесь положена только Фюреру. Я уже привык к способности «видеть» людей, считывая их дыхание и темп сердцебиения, но этот парень для меня остается загадкой. Он даже не то чтобы абсолютно спокоен. Такое чувство, что его вообще здесь нет.

– Что тут происходит, Зигфрид? – спрашиваю я. – Почему там все лысые, как стриженые овцы, а ты носишь волосы?

– В группе меня зовут Йозеф. Я – лицо движения. В наше время все решают СМИ, не так ли? – Он указывает на коробку, набитую DVD и видеокассетами. – Татуировки и бритые головы отпугивают людей. Если лидер выглядит как король выпускного бала, его охотнее зовут на телевидение и печатают о нем заметки в газетах. Благодаря такому подходу мы имеем возможность доносить свою точку зрения до более широкого круга сочувствующих.

– Знаю я вашу точку зрения, и она меня не интересует. Хватит с меня всякой безумной херни.

– Не сомневаюсь. Они там не сильно высокого мнения о человеческой расе, не так ли? По крайней мере, Азазель точно.

Он смотрит на меня, ожидая реакции, но я не подаю вида.

– Откуда ты знаешь, что думает Азазель?

– Потому что я говорил с ним. Он крайне недоволен тем, что ты его убил, причем его же собственным кинжалом. Тартар – довольно мрачное место по сравнению даже с Адом.

– Как ты мог говорить с Азазелем? Ты не можешь вызывать такую могущественную персону, как Азазель, а входить и выходить из Ада подвластно только Люциферу.

– А кто сказал, что я сам по себе? – Он широко разводит руками, как проповедник. – Помнишь эту строчку из Луки: «Имя нам – легион, ибо много нас».

– Кого «нас»? Надеюсь, ты не про этих идиотов за дверью?

– Конечно же, нет. – Йозеф встает и обходит вокруг стола. На нем легкие брюки и рубашка поло. Он выглядит не опаснее, чем продавец в магазине электроники. – Впрочем, кто мы такие, не имеет значения. Важен ты. Поскольку только ты сумел выбраться из Ада, и это делает тебя особенным. Но что именно в тебе особенного? Ты даже не пахнешь, как все люди. Что ты такое, в конце концов?

– Ничто. Я – это я.

– По-моему, ты скромничаешь. Давай-ка посмотрим.