Сьенфуэгос

— Тебя это удивляет? — тоном фаталиста спросил оружейник. — Лично я и не сомневался. Говорю же — худшее в человеческой природе именно то, что он приносит с собой свои недостатки, куда бы ни забрался, и ничто его не проймет. Я всегда сомневался, что существует рай и ад, потому что куда бы ни пришел человек, любое место он превратит в ад. И это место тоже.

— В таком случае, нам следовало остаться по другую сторону океана, — канарец мотнул подбородком в сторону туземцев, устало возвращающихся в деревню. — Взгляните на них! Как печально они бредут, понурив головы, подозрительные и злобные. Как отличаются от тех людей, которые одаривали нас, когда мы только прибыли. Неужели мы будем вести себя на этой стороне океана только так?

— И даже хуже, парень, не сомневайся. Гораздо хуже. Если бы отправиться в плавание позволили только справедливым, то для них хватило бы и плота, — иронично улыбнулся Бенито. — К тому же справедливым и вовсе незачем было плыть.

— Значит, мы совершили ошибку, что приехали?

— Не большую, чем совершил Создатель, позволив нам обосноваться где-то на планете. А уж после этого никто нас остановить не мог.

Канарец долго молчал, размышляя над этими словами, а потом показал на труп, висящий в шести метрах над землей и то и дело поворачивающийся.

— И зачем он это сделал? Убить беднягу Симона из-за какой-то шлюхи!

— Возможно потому, что Лукас Неудачник — почти импотент.

— Это что еще значит? — наивно поинтересовался рыжий.

Оружейник покосился на него и продолжил вытачивать пороховницу для аркебузы.

— Это значит, что у него не работает то, что должно, — и, увидев, что канарец так ничего и не понял, Бенито добавил: — Да не встает у него, мать твою!

— Как это не встает? — удивился Сьенфуэгос. — Разве такое возможно?

Оружейник внимательно посмотрел на его, словно подозревая, что канарец над ним подшучивает, но в конце концов убедился в его искренности и сказал:

— Парень... Хоть тебе и трудно в это поверить, но у многих эта штуковина не работает так, как бы хотелось, — он отложил напильник. — Случается так, как бывает после того, как ты закончил заниматься любовью. Вот что тогда происходит?

— Пить хочется.

— А еще что?

Пастух покопался в памяти и пожал плечами.

— Да не знаю я! — заявил он. — А что должно происходить?

— Он сморщивается, вот что! — нетерпеливо воскликнул толедец, но вскоре окинул Сьенфуэгоса подозрительным взглядом. — Или нет?

— Это еще почему? — искренне удивился тот.

— Да без всякой причины, — наконец сдался оружейник. — Но я начинаю понимать виконтессу, — он громко хмыкнул. — В общем, дело в том, что Лукас — из тех, у кого стоит только тогда, когда очень решительная женщина обращается с ними особым образом.

— Это и есть любовь?

— Это есть проклятье, мать твою, если ты ничего не понимаешь! — безнадежно ответил Бенито. — Сам не знаю, какого черта я трачу время на осла вроде тебя. Лукас потому и вцепился в эту шлюху, что все ее имели, но в то же время не желал, чтобы кто-то другой к ней прикасался, потому что знал, что сильно проигрывает остальным в этом деле.

Рыжий тряхнул головой, потому что не понял ни слова, а потом оглядел собеседника с ног до головы и сердито буркнул:

— Сдается мне, вы пытаетесь меня запутать... Всё вовсе не так сложно, как вы расписываете. В конце концов, виновата эта девка, она прямо как течная сучка. Гуарионекс должен просто как следует ей всыпать.

Многие разделяли подобную точку зрения, и больше всего, несомненно, губернатор Арана, который на следующий день, прихватив с собой в качестве переводчика Сьенфуэгоса, навестил вождя Гуакарани, чтобы потребовать высылки Сималагоа.

— Я не могу изгонять людей из деревни, — ответил туземец, хотя в его голосе прозвучало сожаление. — Она жена моего брата.

— Эта женщина — настоящий дьявол! — настаивал дон Диего. — Она сеет смуту среди моих людей, сводит их с ума! Если она останется в поселении, кто знает, к каким бедствиям это приведет! — с этими словами он многозначительно поднял палец, а затем повернулся к канарцу:

— Объясни ему, что, если эта сука еще хоть раз появится на нашем берегу реки, я сожгу ее на костре как ведьму.

— Сожжет на костре? — потрясенно повторил гаитянин. — Он что, собирается ее съесть?

— Нет, конечно! — поспешил успокоить его Сьенфуэгос. — Мы же не дикари какие-нибудь. Это просто наказание.

— Какая дикость! — заявил туземец. — Я еще могу понять, если кого-то съели, когда человек все равно уже мертв. Но сжечь на костре живого человека — это немыслимо! Хотя мы здесь не для того, чтобы обсуждать чьи-то дикие обычаи, — тут он ненадолго замолчал, чтобы отогнать бесчисленных мух веером из перьев цапли, после чего добавил: — Передай своему господину, что по нашим обычаям я не могу запретить людям жить там, где они пожелают, но уверен, что, если он подарит моему брату двадцать колокольчиков, тот позаботится о том, чтобы Сималагоа сломала ногу. Тогда она больше не сможет вас беспокоить.