Сено-солома

Танцы в сельском клубе.
Пятеро на сцене.
Я прижался к Любе,
Позабыв о сене.
Кто-то дышит сзади
Шумно, как корова.
Я прижался к Наде,
А она ни слова.
Знаю, в прошлой эре
Так не разрешалось.
Я прижался к Вере,
И она прижалась.
В этакой малине
Я совсем смешался.
Я прижался к Инне…
Тут я и попался!

Все дружно посмотрели на нас с Барабыкиной и заржали. Инна Ивановна чуть не потонула от возмущения. Она повернула голову к берегу и сказала:

– Дурачье!

– Яша, я с тобой потом поговорю, – пообещал я.

Все заржали еще пуще. А Тата подошла к Яше и демонстративно его поцеловала в лобик. Яша закатил глаза и рухнул на траву, вне себя от счастья.

– Бывают же такие любвеобильные начальники, – сказала Тата.

Я выпустил фонтан воды. Как кит. И у меня свело ногу. Я зашлепал руками по воде, поднимая массу брызг. Инна Ивановна плыла рядом, удивленно на меня поглядывая.

– Тону, – сказал я не очень уверенно.

Барабыкина будто этого ждала. Двумя мощными гребками она приблизилась ко мне, схватила меня за руку и забросила к себе на спину.

– Не надо, – сказал я. – Лучше я утону.

– Молчи, глупыш, – нежно сказала Инна и поволокла меня к берегу. Я лег на траву и принялся растирать ногу. Барабыкина попыталась сделать мне искусственное дыхание. Изо рта в рот. Я отказался. Тата смеялась до слез. Настроение у меня совсем упало. Я лежал под солнцем и мысленно посылал всех к чертям. Себя в первую очередь.

Слух о том, как меня спасла Барабыкина, разнесся быстро. Все ее поздравляли. И меня тоже. Дядя Федя после обеда отозвал меня в сторону и сказал:

– Казимир нервничает.

– Собака? – спросил я.

– Лисоцкий, – сказал дядя Федя. – Я его давно знаю. Ему такие женщины страсть как нравятся. А тут ты встрял.

– Да я не хотел вовсе…

– Крути лучше с этой пигалицей, с Таткой. Она тоже по тебе сохнет.

– Не хочу я ни с кем крутить! – заорал я. – И никто по мне не сохнет. Я задание выполняю, чтобы они не влюблялись!

– Ну, смотри, – сказал дядя Федя. – Не перевыполни его, задание.

Вечером произошло ЧП. Леша растопил плиту, а потом неосторожно на нее упал. Падая, он оперся на плиту рукой и поджарил ладошку. Она стала как ватрушка. Я повел его к девушкам, потому что у них были всякие лекарства.

Мы с Татой намазали ладошку мылом. Не помогло. Потом вазелином. Не помогло. Потом питательным кремом для лица. То же самое. Леша лежал на нарах весь белый от боли. Держался он мужественно.

– Сейчас я умру, – сказал он сквозь зубы.

Тата наклонилась к нему и поцеловала. Настоящая сестра милосердия. Как ни странно, это помогло. Леша затих и закрыл глаза. Тата нежно гладила его и приговаривала:

– Ну, потерпи, потерпи… Скоро пройдет.

Почему это дядя Федя решил, что Тата по мне сохнет? Вот по кому она сохнет. Это было как на ладони.

Я незаметно ретировался и пошел домой. По дороге мне встретился Лисоцкий. Он прошел мимо без единого слова, гордо неся голову. Глаза его блуждали. Его сжигал огонь ревности.

«Сено-солома! Как все сложно!» – в тоске подумал я.

Памятник

В понедельник обнаружилось, что наш дед, который кладет скирды, заболел. Или запил. Мы не выясняли. Не было его, одним словом. И наша бригада осталась без специалиста.

– Я сам сложу скирду, – сказал я управляющему.

– Спасибо, – сказал он. – Чтобы ее осенью ветром сдуло? Да?

– Я умею, – сказал я.

– На словах все мастера, – сказал управляющий.

– Спросите у деда, – предложил я.

Мы с управляющим пошли к деду. Дед лежал на кровати в валенках. Он постанывал и поматывал головой.

– Погоди трястись, Нилыч, – сказал управляющий. – Говорили тебе вчера, сено-солома, – не пей шампанского! Не привычен ты к шампанскому.

– И то правда, – промычал дед.

– Ты лучше скажи, этот парень сможет скирду поставить? Или нет? Только так, чтобы она до весны простояла.

Дед оторвал голову от подушки и посмотрел на меня, с трудом узнавая.

– Могет, – прохрипел он. – Этот могет.

– Лады, – сказал управляющий. – Под твою ответственность, Нилыч. Бери трактор и валяй, – сказал он мне.

Мы выехали в поле, я встал посередине и сказал, как дед:

– Здесь будем ставить.

Потом я отсчитал восемь шагов в длину и четыре в ширину. Это я размечал основание. Амбалы в это время нагружали волокушу. Тата с Барабыкиной потихоньку копнили.

Приехало сено, и я стал махать вилами. Миша, тракторист, скептически хмыкал, но сено возил. Я размахивал вилами до обеда и за это время сложил прямоугольный параллелепипед. Размерами восемь на четыре на два метра. Правда, он был не совсем прямоугольный. Чуть-чуть косоватый параллелепипед.

– После обеда начинай затягивать, – сказал Миша. – А то нам до темноты не управиться. И сена не хватит на верхушку.