Сено-солома

– Крючок такой. Кошка называется, – сказала Тата. – Чтобы ведра доставать.

– Хорошая погода, – сказал я, пытаясь сменить тему разговора.

– А можно багром.

– Воздух-то какой! – сказал я.

– Я хочу спать! – вдруг капризно заявила Тата.

Мы вышли со двора, но пошли почему-то не в ту сторону. Улица скоро кончилась, и мы пошли по траве. Трава была теплая. Тихо было вокруг. Где-то далеко блестело озеро. Посреди поля росло толстое дерево. Ветки у него начинались почти от земли. Мы влезли на дерево и устроились наверху, как птички.

– И что? – спросила Тата. Она находилась веткой ниже.

– Тихо! – сказал я. И начал читать такие стихи: «Выхожу один я на дорогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит…»

– Лермонтов! – объявила Тата. – В школе проходили.

Я посмотрел на нее со сдерживаемой ненавистью. Раз в школе проходили, значит уже и не волнует?

– «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…» – упрямо продолжал я.

– Ты что, охмурить меня хочешь? – спросила Тата деловито.

– Дура! – пропел я с верхней ветки. – Продукт эпохи.

– Как-как? – заинтересовалась Тата. Видимо, так ее еще не называли. Я имею в виду – «продукт эпохи».

– Дитя века, – пояснил я, – бесчувственное дитя века.

– Старый чемодан, – сказала Тата и спрыгнула с дерева. – Чао!

И она исчезла в темноте. Господи, что за походка! В каждом движении было столько презрения и чувства интеллектуального превосходства, что мне стало страшно за себя. Когда она ушла, я прочитал стихотворение до конца. Это чтобы успокоиться.

Потом я добрел в потемках до нашего сарая и завалился спать. Рядом храпел дядя Федя. Внизу, подо мной, спал на тюфячке Лисоцкий. Спали и амбалы, мирно светясь в темноте белыми пятками.

Русское поле

– Ну, что? – спросил утром Лисоцкий, заглядывая мне в глаза.

– Ничего, – мрачно сказал я. – Любви не было. Победила дружба.

– Слава Богу! – сказал Лисоцкий.

Мы съели первый свой завтрак, который соорудили Вера и Надя. Такая каша цвета морской волны. Неизвестно, из чего. Но вкусная. И пошли в поле.

Поле было близко. Мы бы никогда не догадались, что это поле. Нам это объяснил управляющий. Мы думали, это джунгли. Трава была в человеческий рост. В основном, с колючками.

– Там, внизу, посажен турнепс, – сказал управляющий. – Нужно дать ему возможность вырасти, то есть выдернуть сорняки.

– А как он выглядит, турнепс? – спросил Яша.

– Сено-солома! Да вы увидите. Маленькие такие листочки у земли…

Дядя Федя нырнул в траву и несколько минут ползал там на четвереньках. Потом он вернулся. В руке у него был бледно-зеленый листок.

– Вот! – сказал дядя Федя. – Это турнепс.

И снова уполз сажать его обратно.

– На каждого одна грядка, сено-солома, – объявил управляющий. Это у него такая присказка.

Мы стали выяснять насчет расценок. Расценки были удивительные. Прополоть все поле стоило что-то около пяти рублей. А поле простиралось в одну сторону до горизонта, а в две другие чуть ближе.

– Занимайте грядки, – сказал я.

Все заняли грядки и управляющий ушел. Народ тут же организовал вече.

– Колючки колются, – сказала Тата.

– Плотют плохо, – сказал дядя Федя.

– Мы сено убирать приехали, а не полоть, – сказал Леша.

– Пошел бы дождь! – мечтательно произнесла Люба.

– Надо бы поработать, – неуверенно сказал я.

Губит меня эта проклятая неуверенность! Нет у меня в голосе металла, необходимого руководителю. Люди это чувствуют и садятся на шею. И в данном случае все сразу же взгромоздились мне на шею. Они покинули грядки и разлеглись в тени под деревом. А поле осталось лежать суровым укором руководителю.

– Жрать хотите? Надо полоть! – сказал я.

– Не! Жрать не хотим, – сказал дядя Федя. – У меня живот болит.

Не ожидал я этого от дяди Феди, потомственного крестьянина. Видно, деятельность на нашей кафедре его испортила.

– Что, Петечка? – игриво спросила Тата. – Между двух огней оказался? И вашим, и нашим?

Она сидела на траве в своих брючках из эластика, опираясь на руку. С нее можно было делать рекламную фотографию: «Отдыхайте в Карелии!» Остальные просто напоминали лежбище котиков.

– Я тебе не Петечка! – заорал я, белея.

– Мужлан! – сказала Тата.

– Ах, так? – закричал я. – Допустим!

И я бросился на сорняки, как князь Игорь на половцев. Я крошил их, выдергивал с корнем, бил промеж глаз, клал на лопатки, выбрасывал за канаты ринга, кажется, даже кусал. Земля сыпалась с корней, сорняки ложились направо и налево. Хорошо, что поблизости не было моей мамы. Я так ругался, что ей пришлось бы усомниться в правильности своего воспитания. Ругань мне помогала.

Я углубился в поле, оставляя за собою ровную просеку. Назад я не оглядывался и не разгибался. Колючки царапались зверски. Кое-где попадался турнепс, но не слишком часто. Врагов было так много, что хотелось применить атомную бомбу.

Наконец я достиг горизонта и вышел на пригорок по другую сторону поля. Поясница ныла, руки были исцарапаны до плеч, глаза слезились. Вот так выглядят победители.