Сеньор Виво и наркобарон

Собравшиеся поглазеть на отъезд решили, что солдаты, которые заботливо подсаживали Дионисио с кошками в вертолет, на самом деле совершают похищение. Потом прошел слух, что морская пехота захватила Дионисио Виво и вывезла в США за очернительство американской внешней политики, прозвучавшее в последнем письме о наркоторговле. Последовала очередная волна антиамериканских настроений.

Вид сына привел маму Хулию в ужас. Голову облепляли сильно отросшие истончившиеся волосы, густела борода, появился взгляд межзвездного скитальца, чьи глаза источают невидимые миру слезы обильнее, чем кровоточит истерзанное сердце Иисуса. Мама Хулия сбрила Дионисио бороду и остригла волосы, поскольку считала богохульством так походить на мессию.

Проведя два дня в постели со свернувшимися рядом кошками в беспробудном сне, каким спят покинувшие этот мир, Дионисио пробудился и выбрался из кровати в полнейшем равнодушии ко всему. Он сошел вниз и увидел всю семью в сборе за кухонным столом; они поздоровались так, будто он сосед, заскочивший на минутку одолжиться кофейком: в хороших семьях никто не отдаляется, и нет нужды при встрече прыгать от восторга.

Дионисио сказал, что вскоре повидается с Аникой. Сестры, которые перед тем, не дрогнув, два дня ехали сюда по жаре, сообщили, что безошибочное чутье женщин рода Монтес Coca подсказывает им: Аника без тени намека на колебание ждет от него предложения руки и сердца. Мама Хулия с практичностью, свойственной женщинам ее линии, сказала, что пройдется с Дионисио по магазинам и купит ему новые брюки и туфли, чтобы он сделал предложение в одежде, которая не несет отпечатка прошлых горестей, и посоветовала надеть Анике на палец перстень короля Португалии, пока не найдется подходящая замена.

Дионисио на вертолете вернулся в Ипасуэно, оставил кошек на попечение Хуанито и в новом костюме, зажав в руке розу, с которой суеверно срезал все шипы, почтовым самолетом отправился в столицу.

Войдя в ресторан, он не увидел Анику, но потом заметил, что ему машет какой-то высокий мужчина. Дионисио вгляделся и лишь тогда понял, что это она. Он подумал, что студенчество вскружило ей голову: мужское пальто, громадная шляпа с обвисшими полями и черный парик, который при ближайшем рассмотрении оказался самоделкой. Впервые за время разлуки Дионисио рассмеялся, но ничего не сказал, страшась в решающий вечер обидеть любимую.

Под любительской маскировкой Аника выглядела бледной и похудевшей от печали, но лицо у нее расплылось от шоколада и естественных при беременности процессов. Они смотрели друг на друга через стол, не зная, о чем говорить, а потом Аника сказала, что после Ночебуэно[43] уедет на четыре года учиться в Уругвай.

Не желая вникать в ее слова или их обдумывать, Дионисио, потянувшись через стол, взял Аникину руку и почувствовал, что ладонь ее повлажнела, как раньше. Спокойно, с видом человека, изрекающего самую суть вечной истины, он сказал, что бесконечно любит Анику и желает отдать ей свою жизнь и свободу. Говорил, что собирается найти хорошую работу в столице и теперь, когда он знаменит, это легко, что он поддержит Анику, пока она учится и добивается известности как художник. Что благодаря академическим связям он знаком со многими людьми, имеющими вес в мире искусства, что ей будет хорошо с его родными, а они уже ее обожают. Он живописал, как все будут ее баловать и посвятят свои жизни ее счастью. В заключение сей замысловатой речи он очень просто попросил взять его жизнь и выйти за него замуж.

Аника попала в лабиринт, откуда, казалось, нет выхода. Побледневшая, с дрожащими губами, она отвела взгляд и смотрела в окно на нескончаемый осенний дождик, на проносившиеся мимо «кадиллаки» богачей и старалась придумать, что сказать в ответ. Глаза у нее были полны слез, когда, глядя на Дионисио, она сказала то, что показалось единственно возможным:

– Я хочу, чтобы ты знал: я никогда не смогу выйти замуж за того, кого не люблю.

Но Аника опустила исходную посылку, для нее безоговорочную: что она никогда не полюбит никого, кроме Дионисио, и потому ни за кого не выйдет замуж.

Однако Дионисио, с его буквалистским рассудком философа-лингвиста и типично мужской глухотой к недосказанному, вначале был просто оглушен, а затем вычленил ясный смысл Аникиных слов: ему отказывают, потому что не любят. Остаток вечера он просидел молча, как человек, знающий, что утром его расстреляют без исполнения последнего желания.

Под нескончаемым дождем столицы Аника напоследок крепко его обняла. Они оба укрылись под шатром ее пальто; на Анике был такой знакомый, слегка выгоревший сиреневый спортивный костюм, и Дионисио – ему казалось, в последний раз, – прижимался к нежным изгибам девичьего тела, что так долго было его обретенным прибежищем и составляло целый мир.

Аника запоминала соприкосновение их тел – словно перемешанные частицы мозаики, они складывались в единый узор, совпадая, будто сказочные рассеченные андрогины из платоновского мифа.[44] Дионисио отдал ей розу со словами:

– Когда она увянет, помни, что чувства мои неизменны.