Сеньор Виво и наркобарон

С нищими Лазаро узнал кое-что о человечестве. Среди попрошаек были совершенно здоровые, крепкие люди, ненавидевшие труд и всякую ответственность и выбравшие нищету и беззаботное, как бог на душу положит, существование. Были сумасшедшие, что цеплялись за рассудок лишь кончиками пальцев. Были жертвы зверств помещика или супруги, а кто-то скрывался от закона, бежал сюда из другого департамента, поскольку больше некуда бежать и нечего делать. Были очень больные и увечные, которые не могли работать и просили милостыню, ожидая, когда умрут, всеми забытые, в каком-нибудь городском захолустье. Встречались наркоманы и алкоголики на последних стадиях – этих легко принять за безумных, им была уготована внезапная смерть от крысиного яда или бензина. Находились идиоты, вечно помраченные жертвы измывательств, которых эксплуатировало большинство остальных нищих; этих бедолаг Лазаро жалел сильнее всего, поскольку они стояли первыми в очереди на смерть от глупого несчастного случая или неосторожности.

Нищие называли себя «Los Olvidados»[47] – потому, что для остального мира как бы не существовали, и потому, что сами забыли, кто они и кем были прежде. Их воспоминания о родных, о детстве будто находились в иной реальности и принадлежали кому-то другому. Некоторые в прежней жизни были сильны и счастливы, но жизнь эта не имела никакого отношения к настоящему. А многие только и хотели от мира, чтобы он о них забыл.

От нищих Лазаро узнал о великом кудеснике Дионисио Виво, который с пустым взглядом бродит по городу, а два громадных черных ягуара из Кочадебахо де лос Гатос шествуют за ним по пятам. У кудесника на шее след от веревки и рубец от ножа, что рассек горло, но не убил. Дионисио Виво умеет совладать со смертью и творит чудеса.

Как-то воскресным утром Лазаро увидел на городской площади человека, что мог быть только знаменитым колдуном, и бросился к его ногам. Дионисио остановился, а зеваки, и без того пялившиеся на него, заинтересовались неожиданным поворотом событий.

Лазаро отбросил капюшон, и кое-кто ахнул или завопил от ужаса. Дионисио Виво смотрел на человека, в мольбе простершего руки:

– Исцелите меня, господин.

52. Las locas (2)

Когда Летиция ушла, написав записку, звучавшую, как завещание и последняя просьба свергнутой королевы, Дионисио, вновь оказавшись в беспросветном мраке одиночества, раздумывал над советом пойти к другим женщинам. Он свернул листок в трубочку, потом раскатал и прочел еще раз.

По дороге в лагерь Дионисио зашел в полицейский участок и оставил записку Рамону:

Дорогой друг,

Надеюсь, ты поймешь, если скажу, что наконец-то проснулся и вернулся к жизни на этом свете. Я был близок к смерти; о моей кончине поторопились известить газеты; и однажды я умирал – остались шрамы на горле. Как человек, сведший некоторое знакомство с костлявой и в полной мере сознающий остроту жизни, спешу уведомить, что являюсь твоим верным другом до гробовой доски и любовь моя равна любви, изъявленной тобой, любви Давида и Ионафана. Сказать о сем, дружище, необходимо, это мой долг перед тобой, востребованный жизнью, и теперь я выплачиваю его от всей души.

Дионисио.

Фульгенсия Астиз – грозная сантандерианка с револьвером, что служил средством против сексуальных домогательств вместо отправленной на покой иконки, владелица склянок с приворотным зельем, обладательница крепких мускулов и предводительница женщин в лагере – узнала Дионисио, едва он появился. Ей хватило одного взгляда на человека с походкой индейца и шрамами висельника, на двух кошек с гипнотическими желтыми глазами и лапами, подбитыми черным бархатом, и она безошибочно признала Дионисио Виво, который пробудил в ней материнский инстинкт. Подбоченясь и широко расставив ноги, она загородила ему дорогу и тоном раздраженной жены запросто вопросила:

– Так! Ну и где ж тебя черти носили столько времени?! Мы тут ждем-пождем – и ничего! Сколько можно? Уж глаза ни на что не смотрят!

– Да все не мог собраться, – ответил Дионисио. – Прошу прощения за неучтивость. Но вот теперь я здесь.