Завидя крышу коттеджа, я отпустил извозчика и пошел, насвистывая этот мотив, но я замолчал, подойдя к садовой стене, и стал отыскивать то место, где, бывало, перебирался через нее. Скоро нашел я развесистые ветви старого бука, склонявшегося над оградой и, не долго думая, взобрался на стену; тут я, как и прежде, мог бы скрыться и ждать. Но зачем? Всего ярдах в пятнадцати от меня стояла она, моя Флора, моя богиня, без шляпы. На нее падал утренний свет и зеленые тени; на ее туфельках-сандалиях блестела роса. В подоле своего платья Флора держала целый сноп цветов – красных, желтых и пестрых тюльпанов. Против нее, спиной ко мне, на которой виднелась памятная заплата, украшавшая его рабочую куртку, был садовник. Положив обе руки на рукоятку лопаты, он ворчал.
– Повторяю, я люблю брать тюльпаны целиком, с листьями, стеблями, – возразила Флора.
– А между тем это губит луковицы… Вот что я скажу.
Дальше я не слушал. Когда старик принялся снова копать, я обеими руками закачал ветвь бука. Флора услыхала, вскрикнула.
– Что с вами, мисс?
Садовник выпрямился; она же повернула головку и посмотрела на огород.
– Кажется, ребенок забрался в артишо… нет, в клубнику…
Старик бросил заступ и убежал. Флора обернулась; тюльпаны упали на землю; раздалось радостное восклицание; восхитительный румянец залил ее лицо, когда она протянула мне обе руки. Все снова повторилось, только теперь я тоже протянул к ней руки.
– Странствия кончаются встречей влюбленных, каждый мудрый должен знать это.
Садовник пробежал ярдов двенадцать, но зашумел ли я, соскакивая со стены, или какое-нибудь воспоминание остановило его, во всяком случае, он обернулся как раз вовремя, чтобы видеть, как мы обнимаемся.
– Боже милостивый! – воскликнул старик, постоял как окаменелый, потом во всю прыть поковылял к задней двери дома.
– Надо сейчас же сказать тете. Она… Анн, куда вы идете? – И Флора схватила меня за рукав.
– Ну, конечно, в курятник, – ответил я.
Через мгновение мы с веселым смехом взялись за руки и побежали к коттеджу. И по дороге я вспомнил, что я впервые войду в Суанстон через парадную дверь.
Мы застали мисс Гилькрист в столовой. На волосяном диване лежала груда полотна, и милейшая тетушка, держа в одной руке складной ярд, в другой – ножницы, ходила вокруг Рональда, который с очень мужественным видом стоял на ковре. Поверх своих золотых очков тетушка посмотрела на меня и, переложив ножницы в левую руку, подала мне правую.
– Гм, – протянула она. – Здравствуйте, мосье. А чего вы желаете от нас теперь?
– Сударыня, – ответил я. – Надеюсь, это ясно!
Рональд подошел ко мне.
– От всего сердца поздравляю вас, Сент-Ив. А вы можете поздравить меня: я – офицер.
– Нет, – возразил я, – в таком случае, поздравляю Францию с окончанием войны. Серьезно, дорогой, желаю вам успеха. В каком вы полку?
– В четвертом.
– Командир Чевеникс?
– Чевеникс порядочный малый. Он поступал хорошо, право!
– Действительно, хорошо, – подтвердила Флора, кивнув головкой.
– Он человек с характером. Но если вы думаете, что за это я буду к нему относиться лучше!..
– Майор Чевеникс, – вставила тетушка своим самым радамантовским тоном, – всегда мне напоминает ножницы. – Она щелкнула теми, которые были у нее в руках, и мне пришлось сознаться, что движение, говорившее об остроте и негибкости, были замечательно хорошей иллюстрацией.
«Но, Боже мой, – подумалось мне, – вы могли бы выбрать другое сравнение!»
Вечером этого блаженного дня я шел обратно в Эдинбург по какой-то воздушной, обрамленной розовыми облаками тропе, не помеченной ни на одной карте. Она привела меня к моему помещению, и я ступил на землю, когда миссис Мак-Ранкин отворила мне дверь.
– А где же Роулей? – спросил я через минуту, оглядывая гостиную.
Хозяйка иронически улыбнулась.
– Он? – сказала она. – Бедняга опять принялся закатывать глаза, так что мне показалось, что он не совсем здоров. И теперь вот уже час, как этот юноша принял ложку перечной мяты и лежит в постели.