Сент-Ив

– Тс, мистер Анн! Я только что пережил маленькое торжество, и, может быть, жаждал небольшой похвалы, жаждал, чтоб меня, так сказать, погладили по головке. Я не часто нуждался в этом, всего два-три раза в жизни; значит, привычка не могла заставить меня сделать то, что делаете теперь вы, то есть своевременно жениться; а ведь только при таких обстоятельствах счастливец мог бы ждать от меня сочувствия.

– А между тем, я готов поклясться, что вы достаточно несебялюбиво радуетесь моему счастью.

– Почему бы нет, сэр? Получив наследство, ваш кузен через неделю отправил бы меня на все четыре стороны! Все же, сознаюсь вам, он нанес ущерб чему-то вроде собственных интересов; видя его, я испытывал тошноту, тогда как… (тут он с сухой улыбкой наклонился ко мне) ваше неблагоразумие было привлекательно… Словом, сэр, хотя вы иногда вызываете адскую досаду, служить вам все-таки удовольствие.

Уверяю вас, слова Ромэна не уменьшили моего уныния. Поздно вечером мы приехали в Лондон, и тут адвокат простился с нами. У него было дело в Амершеме. Роулей же разбудил меня после нескольких часов сна, спрашивая, каких форейторов я выберу: в синих ли куртках и белых шляпах или в кожаных куртках и черных шляпах. Те и другие желали иметь честь везти нас до Барнета; решив в пользу синих с белым, удовлетворив отставленных деньгами на водку, мы снова двинулись в путь.

Теперь наша карета ехала по большой северной дороге, и Йоркские почтовые мчали наш экипаж со скоростью десяти миль в час под звуки сигналов рожка, темп которого, ради излюбленной флейты мистера Роулея, я намеревался со временем изменить. Но прежде всего, вернув юноше его прежнее место рядом со мной, я решил подвергнуть беднягу допросу о его приключениях в Эдинбурге, спросить у него последних известий о мисс Флоре, о ее тетушке, мистере Робби, миссис Мак-Ранкин и остальных моих друзьях. Оказалось, что мистер Роулей внезапно и окончательно сложил оружие перед моей дорогой Флорой.

– Она цветок, мистер Анн. Теперь, я думаю, благодаря мисс Флоре вы всегда будете приводить доводы в пользу «молниеносности».

– Объясните ваши слова, мой друг.

– Прошу прощения, сэр; я говорил о любви с первого взгляда. – На его лице горел румянец наивности, лежало выражение скромное и вместе с тем многозначительное.

– Поэты, Роулей, стоят на моей стороне.

– Миссис Мак-Ранкин, сэр…

– Королева Наварры, мистер Роулей…

Но он до того забылся, что перебил меня.

– Только через много лет миссис Мак-Ранкин, сэр, привыкла к своему первому мужу. Она сама сказала мне это.

– Только через несколько дней, помнится, я привык к ней. Конечно, ее кухне…

– Это-то я и говорю, мистер Анн: это не поверхностные вещи, и поверите ли, сэр?.. То есть, если вы сами не заметили этого… У нее хорошенькая ножка…

Он вынул куски своей флейты и, весь красный, как гребень индюка, стал их соединять. Я смотрел на него с новым и недоверчивым любопытством. Для меня было не ново, что я внушил Роулею желание завести модный лорнет и модное платье; я также знал, что традиции допускают, нет, требуют, чтобы во время сватовства господина мысли слуги принимали соответствующий поворот. Кроме того, вполне естественно, чтобы джентльмен шестнадцати лет избирал предметом своей первой пробной страсти пятидесятилетнюю особу. Но все же Мак-Ранкин!..

Я еле сдержался.

– Мистер Роулей, – сказал я, – если музыка питает любовь – играйте.

Роулей заиграл песню «Девушка, которая осталась там, позади»; сначала боязливо, потом «ужасно» выразительно. Он прервал мелодию со вздохом.

– Ох, – произнес Роулей и снова начал; я отбивал такт, а он мурлыкал:

«Но теперь я иду в Брайтонский лагерь;
Прошу тебя, благое небо,
Направляй меня и помоги
Благополучно вернуться к девушке,
Которая осталась там, вдали».

И с этих пор мы мчались под звуки этой вдохновляющей мелодии. Нам она не надоедала. Как только разговор замирал, Роулей, по молчаливому соглашению, собирал свою флейту и начинал ту же песню. Лошади применяли свой галоп к ее размеру, сбруя – свой звон, почтальон – хлопанье бича. И стоило слышать то presto, с каким она лилась, чтобы поверить в быстроту нашей езды.

Так, открыв окна для доступа бодрящего весеннего воздуха, открыв душу как окно, навстречу юности, здоровью и ожиданию счастья, я летел домой, полный нетерпения влюбленного, но все же наслаждаясь, что я еду как лорд, с карманами, полными денег, по той дороге, вдоль которой бывший Шамдивер так пугливо пробирался в крытой фуре Фенна.

А все-таки во мне горело такое нетерпение, что когда мы проскакали через Кальтон и по новой лондонской дороге спустились к Эдинбургу, чувствуя, как ветер обвевает наши лица и приносит с собой ощущение апреля, я отправил Роулея с чемоданами в отель, а сам только вымылся, позавтракал и снова, на этот раз один, сел в почтовую карету и поехал в Суанстон.