Сентябрь

Сегодня утром, по дороге в Страткрой, сидя в машине рядом с Алексой, ослепленный открывающимися видами, красками и искрящимся воздухом, Ноэль представлял себе, будто возвращается в прошлое, в мир, некогда знакомый, но забытый. Однако на самом деле мир этот был ему незнаком, он только сейчас открыл его для себя, и так не хотелось снова его лишиться! Он впервые в жизни нашел свое место на земле.

А как же Алекса?

Ему слышался голос Ви: «Если вам неизбежно придется причинить ей боль, сделайте это теперь, пока еще не поздно». Звучало немного зловеще. Может быть, так или иначе, уже поздно, в его отношениях с Алексой достигнут водораздел, и пришло время оглянуться, окончательно оценить ситуацию и к исходу этой недели принять решение.

Он как бы со стороны представил самого себя, колеблющегося на самом гребне водораздела, перед ответственным выбором дальнейшего пути. Можно вернуться назад той же дорогой, то есть расстаться с Алексой, попрощаться, объясниться, сложить пожитки и съехать из ее дома на Овингтон-стрит — назад в старый полуподвал в Пембрук-Гарденс, объяснив негодующим жильцам, что им придется подыскать себе другое пристанище. И вернется прежняя жизнь, возобновится вращение в прежнем кругу. Надо будет обзвонить знакомых, походить по пивным, начать снова обедать в ресторанах, добывать телефонные номера костлявых светских красавиц, угощать их, слушать их болтовню. И ехать вечером в пятницу куда-нибудь за город, а в воскресенье затемно возвращаться в Лондон, изводясь в дорожных заторах.

Ноэль вздохнул. Но ведь он всегда так жил. Отчего бы и не вернуться к старому?

А другая возможность, другая дорога предполагает принятие неких обязательств. Перед Алексой и всем, что за ней стоит. Эти обязательства, понимал он, раз принятые, будут в данном случае бесповоротны. Обязательства на всю жизнь. Ответственность. Женитьба. И, возможно, дети.

А может быть, пора? В тридцать четыре года он все еще остается в чем-то незрелым юнцом. Глубинная, мучительная неуверенность в себе прячется в укромных уголках его души, не дает покоя. Может быть, и вправду пора? Может быть. Но страшно.

Ноэль передернул плечами. Хватит. Ветер усилился, трясет оконную раму. Оказывается, Ноэль продрог. И холод, как ледяной душ, наконец, погасил его невостребованный пыл. Тем самым еще одна проблема снята. Ноэль забрался в кровать, навалил на себя одеяла и погасил свет.

Он еще долго лежал без сна, и когда, наконец, повернулся на бок и заснул, решение все еще не было принято.

10

Пятница, 16 сентября

Едва Эдмунд выехал из Релкирка, как пошел дождь. Дорога на север круто забирала в гору, а навстречу по склонам спускался туман, и лобовое стекло усеяли капельки влаги. Он включил дворники. Больше недели он не видел дождя. В Нью-Йорке стояло искристое бабье лето, стеклянные стены небоскребов отражали солнечный свет, вокруг Рокфеллеровского центра плескались на ветру разноцветные флаги; бездомные, радуясь последнему теплу, валялись на скамейках в Центральном парке, обложившись узлами и сумками со своими нищенскими пожитками.

За один день Эдмунд опоясал полпланеты: Нью-Йорк — Кеннеди — «Конкорд» — Хитроу — Тернхаус. И вот теперь еще надо доехать до Страткроя. При обычных обстоятельствах он бы задержался в Эдинбурге, заглянул в контору. Но сегодня вечером бал у Стейнтонов, поэтому Эдмунд пересел в машину и едет прямо домой. Надо успеть вынуть из шкафа шотландский парадный костюм, да еще очень может быть, что ни Вирджиния, ни Эди не хватились вовремя начистить серебряные пуговицы на куртке и жилете, тогда надо будет самому засучить рукава и заняться этим делом.

Бал. Спать, наверное, придется лечь часа в четыре утра. Эдмунд совсем потерял счет времени и только чувствовал усталость. Пустяк, конечно, глоток виски, и все пройдет. Часы на руке еще показывали нью-йоркское время, но те, что на приборном щитке, свидетельствовали, что уже половина шестого. Еще не вечер, но под низкими тучами на дороге сгустился туманный сумрак. Эдмунд включил подфарники.

Кейпл-Бридж. Мощный автомобиль с тихим гудением катил по извилистой дороге на дне долины. Блестел влажный гудрон, утесник и дрок на склонах стояли в кисее тумана. Эдмунд опустил стекло и вдохнул удивительный прохладный воздух, какого нет больше нигде на свете. Он ехал и думал о том, что скоро увидит Алексу. И не увидит Генри. Думал о Вирджинии…

Хрупкое перемирие между ними, кажется, кончилось. Перед самым его отъездом в Нью-Йорк у них состоялся довольно резкий телефонный разговор. Она дала волю гневу, обвинила Эдмунда в эгоизме, безразличии, нарушении слова. Его вполне здравых объяснений она не желала слушать и, в конце концов, просто бросила трубку. Эдмунд хотел поговорить с Генри, но она то ли забыла, то ли нарочно не подпустила мальчика к телефону. Можно надеяться, что после пяти дней разлуки она немного успокоилась; но уверенности в этом не было. В последнее время она стала обидчивой и злопамятной.