Сентябрь

А тут еще ужас перед бессонницей. Будешь слоняться в халате по квартире и, зевая от скуки, раскладывать пасьянс. Но где взять те легкие, светлые мысли, после которых приходит сон? Скарлетт? Ну и что? Фридеберг. Сейчас, сейчас! Хорошо, что хоть с Янеком уладил… Но, может быть, это не так уж хорошо? Не лучше ли было поговорить с Шембеком из министерства иностранных дел? Мальчик знает французский язык… Нет, плоды всех его усилий не выдерживали испытаний даже одного дня.

Вдруг что-то радостное замаячило на пороге сознания. Он не сразу понял. Машина! Как удачно, что он не дал ее Фридебергу. Почему? И, не додумав до конца, чувствуя только, что поступил разумно, уснул.

7

Они проснулись от толчка. Где-то далеко гудел паровоз, поезд медленно двигался. Кальве поглядел в зарешеченное окно. Скудно освещенные станционные строения уплывали назад.

— Кросневицы, — прочитал полицейский, — черт их побери, полсуток мы тут проторчали. Спятили они, что ли?

— Куда мы едем? — спросил Кальве.

— Не ваше дело! — проворчал полицейский. — Да и откуда мне знать?

— Наверно, в Луцк. Очищают предполье, — зевнул Кригер, высказав подобное предположение.

— Пан начальник, — вмешался Вальчак, — вас ведь это тоже касается. Сходили бы узнали, куда нас все-таки везут?

Полицейский разразился градом проклятий и угроз. Он не собирается быть на побегушках у заключенных, хоть они и политические, не станет им прислуживать. Сказав это, он отправился в соседнее купе.

За окном промелькнули огни, длинный товарный состав, туманные фигуры солдат, лошадиное ржание… Полицейский вернулся.

— Говорить запрещено. Но что не к тетке на именины едете — это факт.

— Почему мы так долго стояли? — не унимался Вальчак. — Путь занят?

— Какой, к черту, путь!.. Просто не знали, куда такой сброд отправить. В Юрату? В Закопане? Запросили Варшаву.

— И что Варшава?

— Думала, думала и хуже придумать не могла — в Козеборы.

Вальчак толкнул Кальве. Поезд набирал скорость. Кригер, ничуть не обескураженный тем, что его предположения не подтвердились, выдвигал новые, на этот раз совершенно неопровержимые. Остальные заключенные снова задремали. Изредка за окном мелькали черные в ночной тьме строения полустанков. Иногда с шумом пролетал встречный поезд, и тогда грохот врывался в окна мощной волной. Вальчак и Кальве перешептывались. Из газет, которые они видели лишь издали, из обрывков разговоров на станциях, из настроения полицейских вырисовывалась общая картина этих тревожных августовских дней. А последнее сообщение придавало особый смысл их и без того странному путешествию. Из Коронова, из варшавских тюрем, даже из Гродно, из Галиции собрали политических заключенных, только коммунистов, и везут в неизвестном направлении, впрочем, теперь уже в известном — к самой немецкой границе.

— Ясно как день, — подытожил Вальчак, — будет война.

Он умолк — не то задумался, не то снова задремал. А Кальве не мог уснуть. На узкой скамейке было неудобно сидеть, к тому же и сердце все чаще давало о себе знать. Оставалось только одно — думать, но он слишком устал. Его умение мыслить математически точно, выделяя главное, вошло в поговорку. Но сейчас мысли наплывали самотеком, вызванные непонятным, тревожным чувством, с границы яви и сна, облекались в плоть и кровь, становясь почти реальными образами. Сознания хватило лишь на то, чтобы держать эти образы в повиновении, не давать им воли, не позволять им нарушать логический ход событий.

Сперва самое неприятное, самое мучительное для него лично — арест! Как он мог так глупо попасться? Ведь он чувствовал, что Выробеку нельзя доверять, кто-то предостерегал его, но кто? Партыка? Нет, он погиб в Испании — под Теруэлем или в горах под Мадридом. К черту, не о Испании сейчас речь, а о Выробеке. Это кафе на Мокотовской. Там его уже ждали — один у входа, спрятавшись за вешалкой, второй и третий — в середине зала, за столиком. Делали вид, будто пьют кофе, но на самом деле не сводили с него того мерзкого свинцового взгляда шпиков, который чувствуешь даже сквозь газету.

А кто, кроме Выробека, знал про встречу? Лена? Ведь она должна была привести того товарища. Как же узнал Выробек? Выходит, что за все годы конспирации кое-кто не усвоил даже элементарных правил осторожности. Надо бы рассказать эту историю Вальчаку, он в таких делах разбирается, да и его арест на том неудачном молодежном собрании тоже весьма подозрителен.

Его охватывают противоречивые чувства. Холодок возле сердца — слишком много провалов. Необходимо еще раз все пересмотреть, особенно теперь, когда партия распущена. И создавать ее заново, проверяя каждый кирпичик, не треснул ли он изнутри… И вот волна теплого чувства, разглаживаются морщины на лбу, и на губах появляется улыбка: как хорошо, что он снова встретился с Вальчаком.