Сентябрь

В течение нескольких лет Фридеберг в этой группе принадлежал к «самым красным». Он отрицал привычные моральные нормы: религию, семью, государство — все, за исключением независимости. Как ни странно, но новые его товарищи не принимали все это всерьез, относились к нему благожелательно и вместе с тем посмеивались. Его якобинство теряло всякий смысл из-за банкира-отца и милых шуточек с подсунутыми под подушку банкнотами.

Фридеберга это выводило из себя. А между тем совсем рядом в Королевстве Польском назревали революционные события 1905 года. Фридеберг сразу стал апостолом террора и просил дать ему боевое задание. Но из этого ничего не вышло: партийная дисциплина! Ты нужен здесь, какие могут быть разговоры! Кроме того, ты… гм… слишком субтильный.

Нет, и тут Фридеберг не сумел избавиться от тяжелого груза своего происхождения. Особенно сильно он это почувствовал, когда в единой до сих пор партии социалистов наметился раскол.

Революция была проиграна. Но в Кракове эту истину не сразу усвоили и не заметили, как на смену великой волне всеобщих забастовок пришла суета мелких покушений и экспроприации. Фридеберг еще долго считал, что не все потеряно, и по-настоящему понял свою ошибку лишь после того, как произошел раскол.

Он ни минуты не колебался, какой выбрать путь. Тут имело значение и то, что большинство товарищей примкнуло к левым, но решающую роль сыграли его общие установки. Левые спорили, ссылались на Маркса, на новые авторитеты — Бебеля и Ленина. Они были для Фридеберга слишком принципиальными и категоричными. Он и сам имел известные задатки полемиста и диалектика, но всячески старался их вытравить. В новой среде он почувствовал себя иначе. Именно так, по его мнению, должны были вести себя истинные поляки. Правда, его несколько смущало их преклонение перед Пилсудским («Мы никогда не имели абсолютных монархов»), но в данной ситуации едва ли можно было избежать уступок: пора покончить со старопольским бунтарством! Создадим мощную современную державу!

Все остальное его полностью устраивало. Весьма расплывчатые идеалы, которые так легко принять на веру, «Пусть старик за нас думает, зачем мне ломать голову?» В противовес галицийской лояльности — активное стремление к независимости, стремление бурное, но не настолько, чтобы навлечь полицейские репрессии. Оружием против левых служил лозунг: мы — революционеры; против эндеков [42] — другое, не менее грозное оружие: мы — деятельные борцы за независимость, не чета «лояльным», а среди своих — нарочитая фамильярность, панибратство, разгульное веселье и ставка на армию.

Наконец-то Фридеберг нашел то, что искал. Нам не нужны ни религия, ни революция: Польша — это армия. В редкие минуты раздумий он приходил к выводу, что слово «солдат» наиболее полно выражает польский национальный характер. Был бы только хороший командир, а солдат, не задумываясь, выполнит любой приказ. Тут даже его природное бунтарство можно отлично использовать. Ну хотя бы в мелких, но рискованных разведывательных операциях и диверсиях.

В первые же дни Фридеберг вступил в один из повсеместно возникавших в то время кружков. С нежностью поглаживал он бурое от грязи ложе старой австрийской винтовки, одолженной для занятий в каком-то военном учреждении. По ночам зубрил разные уставы и вскоре стал образцовым кандидатом в офицеры.

Первую звездочку он получил уже в 1914 году, как раз на рождество, после ряда забавных стычек, мучительных переходов, преследований и бегств во время первого рейда в Келецком воеводстве. Пришлось пережить не одно разочарование. Ему казалось, что первый за последние пятьдесят лет польский отряд уже одним своим появлением на свет должен вызвать бурные всплески патриотизма. Но этого не произошло. Паненки бросали им цветы, в местечках их угощали яблоками и молоком, но никакого всенародного ликования не было. С тех пор он с особым удовольствием пел тот куплет из песни легионеров, в котором говорилось, что они не нуждаются в признании.

Вручение звездочки, быть может, было самой светлой минутой в его жизни. Они стояли на отдыхе в маленькой прикарпатской деревушке. Он знал заранее, что должен получить звездочку, но, когда в списке повышаемых в звании прочитали и его фамилию, чуть не упал в обморок. Ни одно повышение, даже последнее, когда он пять лет тому назад стал бригадным генералом, не было для него столь сладостным.

Это был не только вопрос самолюбия. Согласно его новейшей концепции «ополячивания», звездочка приобщала его к шляхте и навеки избавляла от мрачного комплекса происхождения. Он даже подумал, не закрепить ли свершившееся переменой фамилии. Но это все же показалось ему излишним. Его все знали, и, переменив фамилию, он рисковал привлечь к себе особое внимание.