Сентябрь

— Невозможно добраться, — плаксиво оправдывается он. — Идут, идут без перерыва. Но там и окопа больше не видать, сравняли с землей. На солдата, который отполз, сразу следующий танк наехал, а…

Неужели Барщ только теперь заметил, что здесь происходит? Он умолк.

Снова идут, снова в воздухе стоит вой. Но теперь танки не ошибаются дорогой, катят по проложенной первыми танками желтой полосе, как по асфальту. Маркевич не смотрит на них. Без каски, наклонившись, сгорбившись, машинально откидывая рукой волосы, падающие на глаза, он стоит над Михаловским. Барщ и Цебуля рядом. Михаловский лежит неподвижно, только черная струя крови все еще змеится из его рта, дотекает до воротника, начинает заползать под мундир.

— Подпоручик. — Цебуля тормошит Маркевича. — Этому уже все едино. Раненых…

Маркевич соглашается, машет рукой. Гул в поле слабеет, удаляется. Маркевич вылезает наверх, стоит во весь рост, будто ничто больше не может ему угрожать.

Туча пыли на пути к полустанку. Последние танки замедлили у развилки, дожидаясь своей очереди. Несколько разбитых хат с перекосившимися крышами. Желтое удлиненное пятно вместо окопа Шургота. Поле пустое, вспаханное только гусеницами танков. Лес снова стал спокойным, черным и тихим. Слева — что-то радостное. Солнце всходит.

Не верится. Маркевич смотрит на часы. Пять сорок. Значит, прошло полчаса, только полчаса.

Возвращаются Цебуля и Барщ. Двое легкораненых, шестеро убитых. Седьмой, Якубович из Седлец, кончается — раздавлена грудная клетка. Уцелевших девять.

— Надо собираться, — тихо говорит Цебуля. — Того и гляди нас загребут.

Маркевич не понимает. Что еще может случиться? — Пехота, — подсказывает ему Цебуля.

— Какая пехота? — Маркевич заглядывает ему в глаза и вдруг кричит: — По местам! Барщ, к пулемету! Огонь по моей… — он не договаривает. Встряхивается, приходит в себя. Барщ делает два шага и дотрагивается кончиком сапога до погнутых железных палок, торчащих из песка. Сошки пулемета.

— Второй взвод!.. — Маркевич наконец ухватил нить, которая кажется ему спасительной. — Цебуля, бегите в деревню, ищите капитана. Погодите. — Он роется в карманах, вытаскивает клочок бумаги, но никак не может найти карандаш. — Ладно, рапортуйте: семеро убитых, двое раненых… сейчас, сейчас… всего девятнадцать, где остальные?

— Удрали, — Цебуля пожимает плечами. — Когда пулемет не помог, они потихоньку…

— Ладно! — кричит Маркевич. — Доложите: позиции удержали! Пусть скажут, что дальше? Раненых заберите. Пошли!

Цебуля вылез, у него словно ноги онемели — походка стала какая-то развинченная. За ним Дзюра и еще один солдат, они медленно плетутся сзади. Солнце. Отдаленный шум. Поезд, прибыл ночной поезд, пошел.

Девять человек. Стоят и смотрят на Маркевича. Он тоже стоит и смотрит на них. Ему трудно произнести хотя бы слово, чтобы объяснить им, утешить их, припугнуть. Трудно, потому что танки… Трудно, потому что взвод Шургота… Труднее всего потому, что его указания, команда, крики оказались пустыми и ненужными. Они помогли не больше, чем заклинания знахаря. Не сдержали железного натиска, который смял людей, окопы, пулеметы, гранаты.

И все-таки он не обошелся без заклинаний, выбрал самый легкий путь:

— Зарядить винтовки! Занять позиции! Барщ, в первый взвод!

Солдаты не торопились. Они не верили знахарю. Маркевич подгонял их криком, расставил в промежутках между обвалами. Левое крыло окопа не тронуто, именно оттуда сбежало второе отделение, пискорековское. На дне брошенные винтовки, обоймы.

Четверть часа ожидания. Маркевич пришел в себя. Даже составил набросок рапорта: «В пять ноль пять сильная атака танков неприятеля… — Как спокойно звучит эта фраза! — Несмотря на огонь пехоты… прорвав первую линию окопов, немцы…»

Он остановился. Немцы. Ни одного он даже и не видел. Только железо, гул, смрад, черные кресты на башнях. Ни одного немца — ни головы, ни глаз!

Было в этом нечто оскорбительное, нечто такое, что теперь смывало остаток страха или, вернее, придавало ему новую окраску и силу. Сломив… лучше бы он написал: растоптав… несмотря на огонь пехоты…

А они? Немцы? И тут оскорбление, воплощенное в приземистых, угловатых формах танков, стало невыносимым. А немцы — ни выстрела. Орудия, те самые железные жерди — ведь это пулеметы. И ни выстрела!

Как будто едет легковой извозчик, собака лает, прыгает под колеса, а он и кнутом ее не стеганет, едет да едет. Разве что собака сама подвернется под колеса, завоет и на трех лапах заковыляет в подворотню. Извозчик и тогда не обернется.

Барщ пришел первый. Не отрапортовал, не встал навытяжку, смотрел Маркевичу в глаза чуть ли не с ненавистью.

— Ничего не осталось от первого взвода. Даже хоронить не надо, утоптали, как глиняный пол. Может, кто из них сбежал?

Маркевич отвернулся. Цебуля возвращался по одной из тех новых дорог, которые пролегли через деревья, ограды, строения. Он был возбужден, торопливо отвел подпоручика в сторону и вполголоса быстро докладывал: