Сентиментальные прогулки по Москве

История любви Пушкина к Натали – история сбывшегося счастья. Короткого, но прекрасного. Поэт, наверное, внутренне ощущал, что за это счастье когда-нибудь придется непременно расплатиться – слишком велико оно было!

Он без остатка растворился в ее прелестном образе, он доверял ей как самому себе, а может быть, и больше! Он нашел в действительности то, о чем так долго мечтал (удел для поэта редкий!!!) – и не просто нашел! Мечта, воплотившись в реальность, принадлежала ему. И это не могло быть вечным. Ну, никак не могло...

Долли Фикельмон снова настойчиво пишет в дневнике:

«Поэтическая красота г-жи Пушкиной проникает до самого моего сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике – эта женщина не будет счастлива, я в том уверена!»

Это ли не пророчество?

«Сейчас ей все улыбается, – пишет Дарья Федоровна, – она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова ее склоняется, и весь ее облик как будто говорит: „я страдаю!“ Но и какую же трудную предстоит нести ей судьбу – быть женою поэта, и такого поэта как Пушкин!»

Ну и, наконец, снова дневниковые строчки Фикельмон, назвавшей Натали «совершеннейшим созданием творца».

«Госпожа Пушкина, жена поэта, пользуется самым большим успехом; невозможно быть прекраснее, ни иметь более поэтическую внешность, а между тем, у нее не много ума, и даже, кажется, мало воображения».

Далеко, далеко не все – и друзья, и враги поэта, и люди безразличные к нему, могли и хотели рассмотреть в Гончаровой прекрасную душу. Это относится и к потомкам, и к современникам Пушкина и его жены... Даже Вяземский, всегда чуть влюбленный в жену своего знаменитого друга, писал уже после гибели поэта в одном из частных писем: «Пушкин был прежде всего жертвою (будь сказано между нами) бестактности своей жены и ее неумения вести себя». Ответом князю Вяземскому служат слова поэта: «Конечно, друг мой, кроме тебя в жизни моей утешения нет, – и жить с тобою в разлуке так же глупо, как и тяжело». (Письмо к жене 1833 года.)

Есть много книг и статей о том, что в последние месяцы перед дуэлью семейное согласие в доме Пушкиных было нарушено частыми ссорами. Это неверно. Один из посетителей дома Пушкиных долго вспоминал картину, которую он увидел «через отворенную дверь кабинета поэта, прежде чем его провели туда: Пушкин сидел на диване, а у его ног, склонив голову ему на колени, сидела Наталия Николаевна. Ее чудесные пепельные кудри осторожно гладила рука поэта. Глядя на жену, он задумчиво и ласково улыбался...»

Удивительно, но несмотря на всю напряженность и душевную тяжесть преддуэльных месяцев, поэт так тщательно оберегал покой своей Мадонны, что она не смогла догадаться о надвигавшейся опасности...

* * *

Но прежде, чем мы перейдем к последней части рассказа о жизни Пушкина с прекрасной Натали, напомним, что поэт в годы, которые он прожил в Петербурге, все же бывал наездами в родной Москве и довольно часто.

Отсюда он непременно пишет жене.

«Вечер провел дома, где нашел студента, дурака, твоего обожателя. Он поднес мне роман „Теодор и Розалия“, в котором он описывает нашу историю. Умора!» (1831 год).

Студент, о котором писал Пушкин, – поэт Федор Фоминский. В его «нравоучительном романе, взятом из истинного происшествия», наивно восхваляются прелести чистого брака по сравнению с холостяцкой жизнью. Описывая безбрежную счастливую жизнь Теодора и Розалии, Фоминский, очевидно, полагал, что рисует картины брака Пушкина, заключенного по большей любви. Роман вышел, по оценке тех, кто читал его, – уморительным. Но описание венчания в церкви Большого Вознесения почему-то дано автором столь реально, что современники – недоумевали – а, может быть, Федор Фоминский присутствовал при этом венчании, ведь его рассказ в стихах один в один воспроизводит все, что было во время этого обряда...

В том же письме, где Александр Сергеевич рассказывает Наталии Николаевне о странной поэме Фоминского, он пишет далее жене:

«У тебя, т. е. в вашем Никитском доме, я еще не был. Не хочу, чтобы холопья ваши знали о моем приезде; да не хочу от них узнать и о приезде Наталии Ивановны, иначе должен буду к ней явиться и иметь с нею необходимую сцену...»

В 1832 году, в сентябре Пушкин вновь в родном городе. Остановился он в гостинице «Англия» и «поскакал отыскивать Нащокина», с которым особенно сблизился после своей женитьбы.

«Поэт очень любил московские бани, – вспоминала впоследствии В. А. Нащокина, – и всякий свой приезд в Москву они вдвоем с Павлом Воиновичем брали большой номер с двумя полками и подолгу парились в нем. Они, как объясняли потом, даже там, предавались самой задушевной беседе, в полной уверенности, что там их уже никто не подслушает».

Посещая Москву в 1833, Пушкин снова пишет жене из дома своего друга Нащокина о том, как они провели вечер: «Да какой вечер! – шампанское, лафит, зажженный пунш с ананасами – и все за твое здоровье»...