Сентиментальный детектив

Был Скударь один раз с другой кампанией ресторане, в Интуристе. И Пижон был. Пижон выказывал явное неудовольствие, когда Дарья и его захватила с собою. А Скударю было все равно. Он совсем не реагировал на их плоские шутки. Разговор за столом вертелся в основном вокруг общих знакомых, кто с кем, у кого новая машина, кто удачно женился и уехал в Женеву, о тупом времяпровождении в непонятных НИИ, где почти половина из них числилась, о передвижениях на самом верху.

Скударь впервые попал на варьете. На обычного человека появление оголенных дам вскидывающих длинные ножки под мажорно-возбуждающую музыку, что там ни говори, производит ошеломляющее впечатление.

Дарья с удивлением смотрела на своего сокурсника. Оказывается этот монашек, не может глаз оторвать от сцены и даже не слышит когда к нему обращаются. А дома у нее вел себя как образцово-показательный бесполый истукан. Она весь вечер, не спускала со Скударя глаз. Пижон, недобро косился на Скударя и, даже, устроил Дарье маленькую сцену ревности. Посещение Интуриста утвердило Дарью во мнении, что ее сокурсник отличный лицедей и лицемер, и что он просто своей показной неприступностью и строгой моралью валяет перед нею Ваньку. Видел он тогда в двери ее отца и мать, а ее не предупредил. Она, видимо, нашептала Пижону, что Скударь ей оказывает повышенные знаки внимания, когда они остаются одни в машине. И вот теперь посреди Калининского проспекта, сплевывая кровавую слюну, Пижон орал:

– Дашка, отбеьи у него кьючи! Выгони его, этого пса! Видеть я его не могу!

Однако все получилось с точностью до наоборот. Дарья полоснула белым шарфом по губам шепелявящего Пижона, и, увидев, что шарф окрасился кровью, бросила его на тротуар.

– Мразь! Я все отцу расскажу!

– Не будь дурой! – крикнул Пижон. – Что я такого сказал?

Затем Дарья быстро села на переднее сиденье автомобиля и приказала Скударю:

– Трогай.

– Куда?

– Домой!

Молчали! Когда свернули на улицу Горького, а она тогда так называлась, Скударь виноватым голосом сказал:

– Ведро помнишь, как гремело. Я подумал оно и на этот раз катается. Ветер сволочной попутал. Не охота было из машины вылезать. До заправки тянул. Прости, я не виноват, что так получилось.

– Знаю я!

– Слушай, а кто он этот Пижон? Чем он занимается? Откуда у него деньги?

Дарья коротко пояснила.

– Мать у меня балерина, он из ее клаки. Алмазами, слышала, приторговывает! Только ты об этом никому! А у меня с ним ничего не было. Это он хотел.

– Я тебя об этом не спрашивал.

– Но подумал!

– Мало ли о чем я подумал.

Задумчивая ехала Дарья. Затем, вроде, как оправдываясь, сказала:

– А куда мне еще ходить? Все мои знакомые, и знакомые моих знакомых, любят рестораны, алмазы, машины.

Скударь не собирался никого порицать.

– Ну, если деньги позволяют.

Уже у самого ее дома, перед тем как выйти, она неожиданно предложила:

– Может быть завтра в кино, сходим?

Он растерялся. За последнюю неделю он ее немного узнал. В принципе она была неплохая девчонка. Несло просто ее окружение в общем потоке. Родители у них у всех были одного круга. Высокопоставленные, имеющие еще по тем советским временам дачи, пусть и государственные, но на Рублевке. Вкалывали родители по шестнадцать часов в сутки на государственной службе, если могли то и приворовывали, не с неба же свалились потом эти приватизаторы, или брали борзыми щенками, ездили за границу, чад своих учили в самых престижных вузах, обеспечивали затем им работой за границей.

Оставленные чаще всего на самих себя, детки легко усваивали западные ценности, через музыку, через видики с порнухой, через парадную сторону тех стран, где бывали с предками, через казавшиеся неистощимыми родительские кошельки. Все им давалось легко. И учеба, и работа, и квартиры и дачи в Жуковке и Барвихе, оцениваемые ныне в несколько миллионов долларов.

В своих нравах они были намного раскрепощенней своих сокурсников-домостроевцев из далекой патриархальной глубинки. Оба, и Скударь и Дарья, в первые дни, смотревшие друг на друга, как на отклонения от нормы в приличном обществе, начали потихоньку сознавать, что есть и другая жизнь, отличная от той, в которой они выросли и привыкли ежедневно вращаться, со своим сводом неписаных правил, со своей моралью, с надоевшими друзьями.

Человеческий мир, по сути везде одинаков. Только в одном кругу плачутся, что у них бриллианты маленькие, а в другом бьются за хлеб насущный.

Поэтому один подумал – ничего, неотесанная деревня, то бишь станица, со временем обтешется; а второй – она не до конца испорченная, вот если бы ее, да на истинный путь…

Он помялся и с дешевым выходом и коленцем ответил на ее предложение сходить в кино: