Сепаратный мир

– Ну, ладно, если ты думаешь, что Финни хочется именно этого… Хотя здесь никогда не устраивали никакого Зимнего карнавала. Может даже, существует правило, запрещающее его проведение.

– Понятно, – сказал я тоном, заставившим Бринкера поднять глаза и встретиться со мной взглядом. В этом заговорщическом обмене взглядами все его сомнения рассеялись, ибо Бринкер-Законодатель на определенный период превратился в Бринкера-Бунтаря.

Суббота выдалась голубовато-серой. Все утро оснащение для Зимнего карнавала тайно переносили из общежития в маленький неогороженный парк на берегу реки Нагуамсет. Бринкер руководил транспортировкой, грохоча вверх-вниз по лестнице своими ботинками и отдавая распоряжения. Он напоминал мне пиратского капитана, избавляющегося от награбленного добра. Сокровищем, требующим самого бережного обращения, были несколько бутылок очень крепкого сидра, которые он угрозами выманил у какого-то мужика. Их закопали в снег в центре парка, отметили место еловыми ветками, и Бринкер поставил своего соседа по комнате Брауни Перкинса сторожить клад, сказав, что тот отвечает за него жизнью. И Брауни знал, что это не пустые слова. Поэтому он дрожал, стоя посреди парка один, размышляя, что будет, если у него вдруг случится приступ аппендицита или обморок, и нервничая от осознания, что, может быть, придется перетаскивать эти бутылки, пока наконец не пришли мы. После этого Брауни уполз обратно в общежитие, слишком изнемогший, чтобы радоваться какому бы то ни было празднеству. В день, отмеченный напряженным духом негласного соперничества, этого никто и не заметил.

Погребенный под снегом сидр был полусознательно помещен в самый центр карнавала. Вокруг него выросли огромные неряшливые статуи, которые из мокрого снега лепить было нетрудно. Неподалеку, абсолютно неуместный в этом снежном ландшафте, словно престарелая вдова в салуне, стоял тяжелый круглый стол, перенесенный сюда по настоянию Финни нечеловеческими усилиями учеников накануне вечером, так как ему нужно было на чем-то расставлять призы. На этом столе они теперь и покоились: холодильник Финни, который все эти месяцы был спрятан в подвале; Академический словарь Уэбстера с отмеченными в нем наиболее бодрящими словами; наборные гантели; «Илиада» с надстрочным английским переводом каждого предложения; альбом фотографий Бетти Грейбл[20], принадлежащий Бринкеру; локон, срезанный под принуждением с головы Хейзел Брюстер, профессиональной городской красотки; ручного плетения веревочная лестница, снабженная уведомлением, что она может достаться только кому-нибудь, живущему в комнате на третьем этаже и выше; поддельное призывное свидетельство и четыре доллара тринадцать центов от Директорского благотворительного фонда. Этот последний приз Бринкер выложил на стол с таким молчаливым достоинством, что все мы сочли за благо не задавать ему вопросов на этот счет.

Финеас сидел за столом в черном резном кресле орехового дерева со львиными головами на подлокотниках; ножки кресла в форме львиных лап, вцепившихся в колесики, сейчас утопали в снегу. Эту покупку Финеас совершил в то утро. Он покупал вещи исключительно по наитию и только тогда, когда у него были деньги, а поскольку два эти условия соблюдались редко, и покупки его были редкими и странными.

Чет Дагласс стоял рядом с ним, держа в руке трубу. К сожалению, Финни пришлось отказаться от плана пригласить школьный оркестр для музыкального сопровождения праздника, поскольку в этом случае все сведения о карнавале раньше времени распространились бы до самых дальних уголков кампуса. В любом случае Чет в роли музыканта был более разумным решением проблемы по сравнению с оркестровой какофонией. Он был стройным светлокожим мальчиком с шапкой кудрявых рыжевато-каштановых волос, завитками падающих на лоб, и славился беззаветной преданностью двум вещам: теннису и трубе. И в теннис, и на трубе он играл так непринужденно, с врожденным мастерством, что, понаблюдав за ним, я начал думать, будто и сам мог бы овладеть любым из этих искусств за одни выходные. Так же, как и у большинства из нас, у него был скрытый, но серьезный и обязывающий изъян, не позволявший ему стать по-настоящему важным членом школьного коллектива: чтобы в тебе признали личность, в Девоне требовалось быть грубым – по крайней мере, иногда – и резким, без этого никто ничего из себя не представлял. Никто, за исключением Финеаса, разумеется.