Сэр Гибби

Миссис Склейтер продолжала приглашать к себе в дом девочек из пансиона — главным образом, ради Гибби — а устраивая вечеринки, всегда заботилась о том, чтобы на них было достаточно молодых людей. Однако Гибби, хотя и был со всеми неизменно вежлив и приветлив, не очень любил такие вечера. Его немного беспокоило, что он стал равнодушнее относиться к людскому обществу. На самом деле, людей он любил по–прежнему. Просто он начал замечать в людских характерах, в их внутренней сущности то, что мешало настоящей близости, настоящему общению, и с грустью осознавал, что нередко его попытки всё–таки пробиться к настоящему, непритворному разговору лишь вызывают в окружающих неловкость и негодование, но так ни к чему и не приводят. Он вынужден был покорно принять то, что пока, до приближения Небесного Царствия, ему придётся любить людей, осознанно держась от них на некотором расстоянии. Но любил он от этого ничуть не меньше. Вооружившись любовью, добротой и искренней правдивостью, он продолжал делать всё, что мог, чтобы низвести на землю Царство, чья конечная цель состоит в полном единении. Поэтому Гибби научился сдерживаться. Ему не нужно было менять свои манеры; к тому времени любая светская дама нашла бы их безупречными.

Но если он и не пускался больше в безудержный пляс, не вставал от радости на одну ногу, то свет в его глазах стал ещё глубже, и на каждое проявление дружелюбия он отвечал с такой же милой и искренней готовностью, как и раньше. Горячая порывистость сменилась тихим спокойствием, которое никто не смог бы назвать холодным, потому что оно озарялось тёплым, внимательным участием лучистых, синих глаз, а когда Гибби улыбался, казалось, что хмурый летний день вдруг озарился солнечными лучами, которые выбились из–за тучи и превратили серых городских голубей в радужных павлинов.

Однако надо признаться, что к концу семестра Доналу приходилось собирать всё присутствие духа для того, чтобы продолжать появляться на маленьких вечеринках в доме миссис Склейтер (она милосердно не приглашала его на большие вечера), и он тем больше заслуживал похвалы за то, что ни разу не отклонил её приглашения. А дело было вот в чём. Однажды ясным воскресным утром в феврале Донал вышел из своей комнатки, чтобы пойти в церковь, и уже рассеянно пробирался между шкафами и стульями, как вдруг нос к носу столкнулся с человеком, внезапно вышедшим ему навстречу. «Странный малый, сущее пугало!» — подумал он про себя и посторонился было, чтобы дать незнакомцу пройти, но тут же увидел, что никакого незнакомца нет, а столкнулся он со своим собственным отражением в большом зеркале, приставленном к стене: хозяйка поставила его туда накануне, пока Донала не было дома. Несмотря на это неприятное открытие он, тем не менее, продолжал ходить в гости к Склейтерам в той же самой одежде, проявляя завидную смелость и выдержку; а о том, чего это ему стоило, его друзья узнали лишь много лет спустя.

Те небольшие деньги, что Гибби получал от мистера Склейтера на карманные расходы, по большей части оседали в маленькой лавочке, торгующей старыми книжками и располагавшейся напротив дома миссис Меркисон. Купленные книги мальчики приносили к Доналу, причём Гибби считал, что они являются собственностью Донала, а тот думал, что они принадлежат Гибби. Помимо прочих книг у них был «Фауст» Кристофера Марло, один из отрывков которого поражал и даже пугал мальчиков своим дерзновенным величием; томик жутковатых рассказов Эттрика Шеперда, единственных в своём роде; а одним из самых ценных их приобретений было миниатюрное издание Шелли, чьи стихи научили Донала мелодичности и музыкальности строк. За чудным сверканием слов Донал не мог пока полностью уловить их истины; по его собственным словам, ему казалось, что все эти стихи были написаны в большом, сияющем воздушном шаре. Я перечислил только книги, питавшие воображение двух учеников, но не думайте, что у них не было вкуса к более серьёзным вещам: по–настоящему трудные и основательные книги появились у них позднее, когда они получили возможность сами выбирать, что им читать и чем заниматься. Пока же для усердного труда им хватало тех учебников и упражнений, которые предлагали им учителя.

Приблизительно в то же самое время Фергюс Дафф получил лицензию проповедника и приступил к достижению своей давней цели, к которой так давно стремилось его сердце: он хотел стяжать себе славу своим красноречием. Такова была отметина, оставшаяся на стенах его души от всех стихов, которыми он когда–то обильно наполнял свои мысли. С юности он ничуть не изменился: он был красив, приятен в обращении и интересовался только собой, стремясь преуспеть, но не желая при этом трудиться.