Ясным погожим днём ближе к концу осени, когда солнце с обманчивой теплотой ярко освещало своими лучами одну из широких, чистых каменных улиц города, по ней длинной вереницей, выстроившись парами, семенила стайка школьниц под предводительством воспитательницы, больше всего напоминавшей гренадёра в юбке. Из — за того, что солнце светило им прямо в глаза, они шагали степеннее чем обычно; у большинства из них были невинные и, для человеческих существ, довольно неинтересные лица. Но среди них было одно, отличавшееся от всех остальных. Его спокойные, правильные черты хранили серьёзное и немного печальное выражение, и любящий взгляд заметил бы, что в глазах девочки живёт какая — то неотвязная и беспокойная мысль, которую ей приходится терпеливо и молча переносить. Казалось, ей всё время чего — то недостаёт для того, чтобы почувствовать себя по — настоящему свободной и счастливой. Другие её подруги жадно смотрели по сторонам в надежде увидеть что — нибудь необычное, что скрасило бы им монотонную скуку ежедневной прогулки, но её глаза смотрели вниз и подымались лишь изредка, в ответ на слова воинственно шагающей воспитательницы, рядом с которой она шла. Это были прелестные карие глаза, доверчивые и кроткие; и хотя их никогда не покидала лёгкая грусть, каждый раз, когда они устремлялись на какого — нибудь человека в ответ на даже самые банальные, ничего не значащие слова, в них проступало тёплое внутреннее сияние. Хотя девочка была моложе многих своих подружек и одета была так же просто, как они (вообще, мне кажется, шотландские матери одевают своих дочерей слишком скромно, и впоследствии из — за этого в юных душах просыпается и растёт непомерная и унизительная любовь к одежде), она не выглядела таким уж ребёнком, а в некоторых отношениях была похожа на молодую женщину даже больше, чем идущая рядом с ней гувернантка.
Вдруг откуда ни возьмись послышался какой — то шум, похожий на шелест голубиных крыльев, стройные ряды смешались, несколько девочек непроизвольно вскрикнули, и никто из них не мог понять, что же происходит. Но немного успокоившись, они увидели, что воспитательница гневно тыкает зонтиком в лицо какого — то странного мальчика, сияющего солнечной улыбкой и совершенно не обращающего никакого внимания на сердитые возгласы набросившейся на него женщины. Этот необычный с виду парнишка схватил замеченную нами девочку за руку, затянутую в изящную перчатку, положил ей на плечо свою руку, которую по светским меркам вряд ли можно было назвать рукой джентльмена, и теперь стоял, с нескрываемым восторгом смотря ей в лицо.
— А ну — ка отойдите! Что за неслыханная дерзость! — возмущённо завопила миссис Кимбл.
Она неистово тыкала его в грудь тем же самым зонтиком, который оказался не в силах стереть с его лица радостную улыбку. Какой неотёсанный грубиян! Наверное, умалишённый или что — то вроде того! В замешательстве первого испуга и всеобщего смятения мисс Кимбл не заметила, что её воспитанница и не думает вырываться. Девочка стояла неподвижно и всматривалась в сияющее мальчишеское лицо; щёки её порозовели, глаза наполнились слезами, и, по всей видимости, она совершенно забыла о том, что ей следует вырвать у него свою руку и высвободить плечо из — под его ласковой ладони. В следующее мгновение к ним быстро, но с достоинством приблизилась знакомая фигура. Это был священник их собственного прихода, преподобный Клемент Склейтер. С красным от спешки и досады лицом, на котором ясно читался упрёк, он взял мальчика за плечи и попытался оторвать его от жертвы, на которую тот кинулся с таким ликованием.
— Помните, это не горные пастбища, а респектабельная городская улица, — несколько глуповато произнёс он.
Мальчик повернул к нему голову, так и не отходя от девочки, и на лице его отразилось недоумение. И тут заговорила она сама.
— Мы с Гибби старые друзья, — сказала Джиневра и, потянувшись вверх, положила свою свободную руку ему на плечо, как будто пытаясь защитить его.
Гибби нисколько в этом не нуждался, потому что всем своим видом излучал молодую силу и грацию, но в ней слишком живо всколыхнулось воспоминание о прошлом ужасе. Увидев Джиневру, Гибби со всех ног кинулся к ней, оставив своего спутника на другой стороне улицы. На бегу с него свалилась шапочка (мистер Склейтер настоял на том, чтобы Гибби непременно её надел), но он даже не заметил этого. Его волосы вздыбились во все стороны, и солнце освещало их, как золотой ореол, точно так же, как в самый первый раз, когда он появился возле торфяного болота, встав над головой Джиневры, точно ангел. И хотя миссис Кимбл и остальные девочки видели в нём только «безумного дикаря» в нескладной мешковатой одежде, сшитой сельским портным по последней деревенской моде, для Джиневры он оставался всё тем же чудесным ангелом — спасителем. Непредубеждённому глазу он показался бы, скорее, корабельным юнгой, сошедшим на берег, нежели мальчиком — пастухом, спустившимся с гор.