Сэр Гибби

Она не понимала, что такое быстрое взаимопонимание между ними установилось именно благодаря его любвеобильному сердцу и благородному стремлению учиться всему доброму и лучшему. Там, где она действительно могла показать ему что — то лучшее, он готов был тут же перенять это от неё. Но он не хотел и не считал себя обязанным следовать её наставлениям ни в чём другом. Как бы сильно ни притягивала его её женственность и то ощущение утончённого изящества, которое, казалось, всегда облекало её фигуру, Гибби не чувствовал, что миссис Склейтер имеет над ним власть. В детстве он был полностью предоставлен самому себе. Гранты безраздельно доверяли ему, и им ни разу не приходилось прибегать к родительскому авторитету, чтобы склонить его к послушанию. Поэтому он не имел ни малейшего понятия о том, что надо слушаться кого — то ещё кроме Единого Господа. С самого начала ему было дано любящее и преданное сердце, а воля Господа посадила его волю на престол служения. То, что раньше он делал по желанию и склонности сердца, теперь он был способен делать и против своего желания и непременно сделал бы, возникни перед ним такая необходимость. Какое ещё послушание необходимо для совершенства? Отца, мать и Донала он любил с таким глубоким и нежным почтением, какого не испытывал больше ни к одному другому человеку на земле. Но в то же самое время в нём жило нечто, превосходящее даже уважение, по отношению к любому человеческому существу, каким бы величественным или жалким оно ни было. Он не хотел и не мог придерживаться общепринятых светских различий, хотя мистер и миссис Склейтер считали их непременной частью человеческого бытия, полагая их признание и соблюдение неотъемлемым условием своей жизни. Понятно, почему временами им казалось, что Гибби начисто лишён самых элементарных основ любого воспитания, а именно: понятия о подчинении опекунской власти и уважения к ней.

Мистер Склейтер добросовестно исполнял свои обязанности по отношению к Гибби. На следующий же день после его приезда он начал с ним заниматься.

Ему и раньше случалось заниматься с мальчиками — учениками. Он много знал, был вполне пристойным и разумным учителем и вскоре понял, как лучше всего воспользоваться тем, что Гибби умеет писать. Оказалось, что тот уже немного освоил латинский язык, и когда мистер Склейтер научил его вполне сносно переводить с одного языка на другой, то начал даже подумывать, как было бы хорошо и полезно для обучения, если хотя бы половина его учеников в школе (и три четверти прихожан, посещающих воскресную службу) были такими же молчаливыми, как сэр Гилберт Гэлбрайт. Когда они перешли к греческому, мистер Склейтер был просто изумлён, увидев с какой лёгкостью и быстротой Гибби его усваивает. Не успели они пройти основные правила грамматики, как однажды, войдя в кабинет, мистер Склейтер застал своего ученика за греческим Новым Заветом, и Гибби был так погружён в работу, что несмотря на чрезвычайно тонкий слух, не услышал, как вошёл его учитель.

Не знаю, что думал Гибби о тех молитвах, которые мистер Склейтер произносил и в церкви, и дома. По сравнению с пылкими излияниями Джанет, обращёнными прямо к Господу так, словно она беседовала с Ним лицом к лицу, молитвы священника, должно быть, казались ему конструкциями, созданными каким — то причудливым деревянным механизмом, который изо всех сил старается молиться, но не имеет ни души, нуждающейся в спасении; ни слабости, отчаянно ждущей подкрепления; ни единого сомнения, которое нужно развеять; ни жажды, которую хочется утолить. Есть ли что — нибудь менее похожее на истинную веру, чем молитвы человека, чья религия стала его профессией и кто, наверное, ни за что не стал бы молиться, не принадлежи он к числу «служителей церкви»? Однако Гибби был настолько далёк от критики, что, скорее всего, видел в этих молитвах гораздо больше добра, чем его было там на самом деле, — весьма незавидное качество в глазах тех, кто старательно приучает себя видеть во всём даже те изъяны, которых на самом деле нет.

Миссис Склейтер никак не могла привыкнуть, что рядом с ней всегда присутствует живое молчание; сначала это угнетало её, а какое — то время из — за этого она с каждым днём чувствовала себя всё хуже и хуже. Но когда она начала, наконец, улавливать оттенки его улыбок и жестов, ей стало казаться, что он говорит всё время, не переставая, и лучшая, благородная сторона её натуры нередко могла сказать вместо Гибби то, что он сказал бы сам, если бы мог, ибо лучшая сторона её характера была тайным сторонником мыслей и чувств её подопечного. Хотя эту внутреннюю связь между ними нетрудно было заметить, сама миссис Склейтер научилась узнавать её лишь много позже, когда придумала, как по — настоящему беседовать со своим учеником.