Сэр Гибби

Роберт и Джанет ни в чём не нуждались, хотя денег у них не было вовсе, разве только дети иногда приносили родителям часть своего скромного заработка. Но этих нескольких монет вполне хватало, чтобы восполнить любую их нужду, и они вовсе не считали свою долю жалкой или несчастной. Конечно, зимой на горе становилось очень холодно, а они оба страдали ревматизмом. Но зато у них не было долгов, они ничего не боялись, преданно любили друг друга и сильно надеялись (в основном, надеялась Джанет) на то, что их ожидало по ту сторону смерти. Что же касается ревматизма, то, по словам Джанет, он был нужен для того, чтобы научить их терпению, потому что никаких других печалей и невзгод у них просто не было.

Старость действительно подкрадывалась к ним обоим, но преклонный возраст ещё не лёг на их плечи непосильным бременем, а если что, одна из дочерей всегда была готова оставить своё место и вернуться домой, чтобы помогать родителям. Их мысли о себе почти утонули в мыслях друг о друге, о детях и друзьях. Первой заботой Джанет был её муж, а для Роберта жена была главной опорой в жизни после Бога, в Которого он верил. Он не думал о Боге столько, сколько она, и Библию свою открывал гораздо реже, но Джанет нередко читала ему вслух, а когда вечером домой приходил кто — то из детей, Роберт непременно брал в руки ветхий томик Священного Писания. Джанет молилась дома, а его часовней был весь горный склон. Он преклонял колени среди цветущего вереска и молился Тому, Кто всё видит, но Сам остаётся незримым, Царю веков нетленному, невидимому, единому премудрому Богу. Овцы не обращали на него внимания, но иногда, поднявшись с колен, Роберт замечал на себе взгляд своего пса Оскара, взирающего на хозяина с глубочайшим уважением. Тогда старику казалось, что, войдя в часовню, он почему — то забыл закрыть за собою дверь, и он начинал спрашивать себя, какие мысли носятся сейчас в собачьей голове. День за днём и гора, и небо, и неумолчные проповедники — ручьи, и пёс, и овцы, и зимние метели, и весеннее солнце вместе с ветром, и сияющее летнее тепло — а больше всего присутствие и влияние жены, ожидающей его дома, — каким — то непонятным, непостижимым образом питали его дух и вливали в него жизненные силы, чтобы он мог радоваться и потихоньку уподобляться Богу. Он становился мудрее и праведнее, сам того не зная, и это само по себе было лучше всего. Если святому Павлу пришлось учиться тому, чтобы не судить о себе самом, то Роберт Грант вообще ни разу о себе не рассуждал. Он любил жизнь, но вряд ли смог бы объяснить почему. Он любил свою жену — просто потому, что это была Джанет. По утрам он с радостью открывал дверь своего домика и глубоко вдыхал свежий горный воздух, как будто впервые вкушая блаженство дыхания в этом чудном мире, и весь день его не покидало это глубокое счастье — просто быть. Но чаще всего сердце его тянулось не к сияющему небесному граду, а к своему дому, и он с надеждой ожидал того часа, когда вернётся к жене и услышит её рассказ о том, что она прочла сегодня в Библии.

Роберт безраздельно доверял своей жене, и это доверие подчас переплеталось и смешивалось даже с верой в Бога. Многие христиане именно так верят в матерь нашего Господа. Для Роберта Джанет была человеком, который знает суть вещей, потому что близко знает сердце Самого Отца светов. Она знала Его намерения, понимала Его слова, исполняла Его волю и вечеряла в потаённом жилище Всевышнего. Можно не сомневаться: когда она войдёт в Царствие, то уж непременно позаботится о том, чтобы муж не остался за воротами. Он не сомневался в том, что Джанет любит его, как не сомневался в том, что Бог любит Джанет, и был уверен, что она ни за что не успокоится, если рядом не будет мужа. Себя Роберт считал недалёким и бестолковым и не надеялся, что великий Бог будет обращать на него внимание. О нём позаботится Джанет. Где — то в глубине его души жило смутное ощущение, что спасти его будет не так уж и сложно, потому что он всегда был готов исполнить всё, что потребуется. Однако сознательно он никогда об этом не размышлял, а если бы подобные мысли пришли к нему в голову, скорее всего, он тут же изгнал бы их как греховные и недостойные. Однако больше всего он беспокоился не о жизни и смерти, не о нынешнем или потустороннем мире, а о том, чтобы все его дети были честными и достойными людьми, боялись Бога и хранили Его заповеди. Мысли отца и матери неотлучно пребывали рядом со всеми детьми вместе и с каждым по отдельности, как будто охраняя их своей любовью и отгоняя от них всякое зло.