Сэр Гибби

С того самого дня, когда Джанет перестала ходить в церковь (идти было далеко, а у неё сильно болели суставы), она стала читать свой Новый Завет совершенно по — иному. В ней жило инстинктивное умение проникать в истинный характер человека, выросшее из простоты её собственной натуры. Она всегда внимательно наблюдала за теми душами, которые её окружали, и с живым интересом, присущим лишь мудрой человеческой зрелости, относилась к людям и их повседневным делам. Кроме того, тихая жизнь и простой здравый смысл наделили её способностью ясно и прозорливо судить о вещах и событиях, и она научилась понимать человека и его поступки, особенно когда эти поступки чудесным образом отличались от того, что можно было бы обыкновенно ожидать в подобной ситуации. Казалось, живая нить сочувствия и сострадания связывает её с самым сердцем человечества.

Оказавшись в далёком, уединённом месте, где почти не было людей, она, сама не зная, почему, начала с таким же пристальным интересом и вниманием читать и перечитывать повествование о жизни нашего Господа. Вскоре оно целиком завладело её душой, и, читая Евангелие, она призывала себе на помощь всю ту зоркость и проницательность, которые собрала в своём сердце за долгие годы жизни рядом с людьми. Не стоит и удивляться, что она так ясно понимала теперь истинную сущность человеческой природы, с такой детской прямотой толковала многие слова Сына Человеческого и чувствовала, какие сердечные движения побуждали многие Его действия. Неудивительно, что мысли о Нём и надежда однажды увидеть Его своими глазами, стали для неё главным, даже единственным источником знаний и мудрости. Она стала одной из тех женщин, что когда — то служили Господу на земле.

Ко многим вещам, которые обычно считаются важными, она относилась с кротким, ненарочитым безразличием. Соседи приписывали это слабости и чрезмерной мягкости её характера; а ту честность, прямоту и решительность, с которыми Джанет следовала за внутренним голосом, не слышным никому, кроме неё самой, они объясняли обыкновенной умственной недалёкостью. Когда речь заходила о мирском благоразумии и умении жить, её нередко объявляли слишком уж беспечной и легкомысленной, но стоило заговорить о том, что хорошо, а что плохо, она непременно оказывалась «упрямой святошей».

В тот же самый вечер по пути в ближнюю деревню к ней заглянула одна из соседок и, открыв дверь, увидела, что Джанет, вооружившись огромным веником на длинной ручке, сметает пыль и грязь с почерневших балок, поддерживавших крышу.

— Господи помилуй, Джанет, ты чего это? — воскликнула она. — Где это видано, чтобы женщина в твоём возрасте так надрывалась!

— Не пойму, как я раньше до этого не додумалась, — ответила Джанет, прислоняя веник к стене, смахивая пыль со стула и пододвигая его к гостье.

— Видишь ли, сегодня утром только мы с Робертом сели завтракать, в горах что — то как ухнет — у нас даже весь дом затрясся. Не успел Роберт ложку ко рту поднести, как ему в кашу прямо с потолка плюхнулся здоровенный комок сажи. Ну скажи, разве это дело? Значит, надо как следует всё обмести.

— Ну, как знаешь. Только чего ж ты Донала не дождалась? Он бы с этим одним махом управился, у него же кости не болят!

— Не хотела откладывать, — объяснила Джанет. — Кто знает, вдруг до того времени Господь придёт? Никогда не знаешь, когда Он появится. С утра Его ещё не было, а к вечеру, может, уже и будет.

— Пойду я, пожалуй, — сказала гостья, поднимаясь. — Хочу в городе шерсти купить пару мотков, да связать носки своему старику. Прощай, Джанет. — Интересно, что ей дальше в голову придёт? — пробормотала она себе под нос, выходя из дома. — Совсем из ума выжила!

Как только она ушла, Джанет снова подхватила веник и начала шарить по балкам крыши (потолка в домике не было) в поисках сажи, пыли и застарелой паутины.

— И правда, — задумчиво приговаривала она себе, — кто знает, а вдруг Господь уже при дверях? А ну, как придёт да скажет: «Джанет, Джанет! Вот если бы ты знала, что Я зайду в гости, у тебя наверняка было бы намного чище!»

В домике всегда были чистота и порядок, но многие вполне благожелательные и приветливые женщины сочли бы его убогим и нищим. Приведись им поселиться в такой лачуге, они порядком подрастеряли бы свою благожелательность и вряд ли стали бы поддерживать в доме такую же чистоту. Но душа Джанет была живой, богатой и щедрой, и даже самые незначительные её добродетели произрастали именно изнутри, а не держались лишь благодаря привычке или воспитанию.

Закончив свою работу, Джанет вышла за дверь и тщательно обтрясла метлу о камень. Потом она выпрямилась и поглядела вдоль тропинки, сбегающей вниз по холму. Именно по ней каждую субботу её сыновья и дочери один за одним (кто на вечерней заре, кто в сумерках, а кто и в лунном свете) взбирались по горе, чтобы после долгой недели работы в долине снова слететься под родительские крылья, всей душой стремясь поскорее увидеть и обнять отца и мать.