Сэр Найджел. Белый отряд

Не раз потом, в последующие мирные годы, вспоминал Аллейн эту гостиницу в Оверни, у большой дороги. Вечер уже наступил, и в углах длинного, низкого, обшитого деревом покоя сгущался мрак. Дрова, трещавшие в очаге, бросали круг дрожащего багрового света на маленькую группу путников, и на их лицах выделялась каждая черта и каждая тень. Сэр Найджел сидел, опершись локтями о колени, положив на руку подбородок, мушка все еще прикрывала один глаз, но другой сверкал, как звезда, и в резком свете поблескивала лысая голова. Форд пристроился слева от него, его губы были полуоткрыты, глаза смотрели перед собой, на щеках горели пятна яркого румянца, тело было неподвижно, словно оцепенело. По другую сторону сидел, откинувшись в своем кресле, знаменитый французский воин, на его коленях лежала груда ореховой скорлупы, огромная голова наполовину утонула в подушке, а весело искрившийся взгляд переходил с его супруги на не сводившего с нее глаз, завороженного англичанина. И надо всем этим — ее бледное лицо с тонкими чертами, чистый, сладостный голос и возвышенные, волнующие речи о бессмертии славы, о дикой пустыне жизни, о страданиях, сопутствующих постыдным радостям, и о радости, скрытой во всех страданиях, ведущих к достойной кончине. Тени становились все глубже, а она продолжала говорить о доблести и добродетели, о верности, чести и славе, они же все сидели недвижно, впивая ее слова; дрова догорали, и угли наконец обратились в серый пепел.

— Клянусь святым Ивом! — наконец воскликнул Дюгесклен. — Пора обсудить, что нам делать этой ночью, едва ли в придорожной гостинице найдутся подходящие комнаты для почтенных людей.

Сэр Найджел глубоко вздохнул, вынужденный расстаться со своими мечтами о рыцарской отваге и смелости, которые в нем снова пробудила эта странная женщина.

— Мне все равно, где спать, — отозвался он, — но для этой прекрасной дамы здешние комнаты мало подходят.

— Чем удовольствуется мой супруг, тем удовольствуюсь и я, — отозвалась она. — А вы, сэр Найджел, как видно, дали обет, — добавила она, взглянув на его залепленный глаз.

— Да, я хочу попытаться совершить маленький подвиг, — ответил он.

— А эта перчатка вашей дамы?

— Да, моей любимой жены.

— Которая, без сомнения, гордится вами.

— Скажите лучше — я ею, — поспешил заявить он. — Бог знает, что я не достоин быть даже смиренным слугой. Легко мужчине мчаться вперед среди бела дня и выполнять свой devoir[120] на глазах у всех. Но в сердце женщины живет сила верности, которой не нужны восхваления, и она ведома лишь тому, кому принадлежит это сокровище.

Леди Тифен издали улыбнулась мужу.

— Вы не раз говорили мне, Бертран, что среди англичан есть великодушные рыцари, — сказала она.

— Ну да, ну да, — сердито согласился он. — Но сядемте-ка в седла, вы, сэр Найджел, и ваши спутники, и мы поищем замок Тристрама де Рошфора, он по эту сторону Вильфранша, в двух милях от города. Хозяин — оверньский сенешаль и мой старый боевой товарищ.

— Конечно, он с охотою примет вас, — отозвался сэр Найджел, — но он может отнестись подозрительно к человеку, который перешел без разрешения французскую границу.

— Пресвятая Дева! Когда он узнает, что вы намерены увести отсюда этих мошенников из отряда и ради этого явились, он будет очень рад увидеть вас. Хозяин, здесь десять золотых монет. Что останется сверх моих издержек, пусть пойдет на оплату счета какого-нибудь другого рыцаря, который будет испытывать нужду в деньгах. Пора, уже поздно, лошади выведены на большую дорогу и бьют копытом от нетерпения.

Леди Тифен и ее супруг вскочили в седла, не коснувшись стремян, и все поехали рысью по белой от лунного света дороге — сэр Найджел чуть позади леди Тифен, а Форд — отстав на длину меча. Аллейн задержался в коридоре, и в эту минуту из какой-то комнаты слева раздался отчаянный крик, оттуда выбежали Эйлвард и Джон, заливаясь смехом, точно два набедокуривших школьника. Увидев Аллейна, они поспешно прошли мимо него с несколько пристыженным видом, затем вскочили на коней и поскакали догонять остальных. Однако возня в комнате не стихла, наоборот, даже как будто усилилась, и оттуда донеслись вопли:

— A moi, mes amis! A moi, camarades! A moi, l’honorable champion de l’Evêque de Montauban! A la recours de l’église Sainte![121]

Столь пронзительны были эти крики, что и хозяин гостиницы, и Аллейн, и все услышавшие их слуги бросились в комнату, чтобы узнать причину.