Сэр

В высшей степени романтически простившись и расставшись с

Амалией, обставив расставание охапками черных роз и подношениями, о которых можно было только гадать, он улетел за

Урал, на место своей страстной влюбленности, коммерческих операций, неминуемого ареста и, по всей видимости, будущей лагерной зоны. Его забрали, дело покатилось, как вдруг на третьей неделе следствия он был срочно отправлен в Москву, самолетом, под конвоем двух пареньков в черных штатских костюмах. До этого, а точнее, как мы много позже вычислили, буквально за день до этого, в его ленинградской квартире жена и сын были подняты среди ночи звонком в дверь, вошла команда из

Большого дома, и главный уверенно прошагал к “Врубелю” и двум другим тайникам, где лежали паспорт и документы на Берлина.

Обыск предыдущий, обэхээсовский, многочасовой, занимался, главным образом, поисками сокровищ, валюты или на худой конец сотенных ассигнаций в толстых пачках, перетряхивали белье, постели, тщательней всего книги, ничего не нашли и занялись описью имущества – на предмет возможной по приговору конфискации, хотя всё давно было записано на жену.

В Москве, на Лубянке, его почти сразу стали бить, требуя признаться в родстве и близкой связи с Львом Борисовичем

Берлиным, профессором медицины. Оказалось, что Лев Борисович находится среди тех, из кого задумано на скорую руку сляпать дело еврейских врачей-вредителей, вступивших в террористический заговор против правительства и государства. Наш Берлин, “долгие годы выдававший себя за Дружинина”, как эффектно гласило бы обвинительное заключение, в качестве врача-психиатра и кузена мог украсить сценарий как нельзя лучше. Небольшой перебор был только в том, что его звали Исайя, потому что одного Исайю

Берлина, а именно, “известного английского философа, в сорок пятом году посетившего Анну Ахматову, друга семьи Черчиллей и проч., и проч.”, который действительно был близким родственником, прямым племянником Льва, сценаристы уже ввели в сюжет.

Мне было интересно знать, искал ли он, когда служил в посольстве в Москве, своих оставшихся в России родственников и нашел ли.

– Это я глупо поступил – нашел.

– И что с ними из-за этого случилось? Попали в скверную историю?

– Нет, только один из них. Только один из них. Их потом допрашивали. Но никого не арестовали. Но! У меня был один дядя, брат моего отца. Медик. Был профессор медицины – по диететике, по-моему. В Московском университете. Лев Борисович Берлин.

Берлин – как он назывался. Его арестовали. Их допрашивали, конечно. Они говорили, что они со мной отношений не имели, и корреспонденции не было. Ничего страшного с ними не было. За этим, как оказалось, следила Ахматова.

– Да?

– Ахматова мне рассказала, что мой дядя Лев умер в Москве своей смертью. Что был маленький некролог в “Вечерней Москве” – что он был в порядке. Его арестовали, когда арестовали всех этих еврейских врачей. И послали в тюрьму, конечно,- и пытали. Он ничего не подписывал. Не подписывал, не подписывал – потом применили какую-то невероятную пытку, которую никогда раньше не пробовали. Он, вероятно, что-то все-таки подписал. Он там остался, потом под Хрущевым он вернулся. Его реабилитировали. Он шел пешком по, не знаю, какой-то московской улице, увидел на другой стороне улицы на тротуаре человека, который его пытал. У него был сердечный припадок, и через две недели после этого он умер.

– Скольки лет?

– О, ему было лет, наверное, шестьдесят.

– Я помню фамилию Берлин в тех списках.

– Это он и был. Профессор, Московского университета. Но потом я видел – есть такая книга, которая называется “Жертвы фараона”, это книга о евреях – преследовании евреев Сталиным. Она появилась в России года три назад, эта книга. Мне ее сюда прислали, и я увидел, что там что-то обо мне. Был заговор: я,

Лев Борисович, его профессор, его учитель – какой-то главный медик, тоже еврей, и мой отец в Лондоне. Мы вместе имели какой-то заговор. Что-то мы делали. Против советской власти. Что

– не объяснялось. Книгу написал какой-то человек, который что-то читал, ему дали читать бумаги эти, НКВД.

– Как называется книга?

– Точно не знаю. Там, я только что-то помнил – что-то вроде

“Жертвы фараона”. Потом стоит – “Преследования евреев Сталиным” или “во время Сталина”. Есть такая книга. О бедствиях евреев. Я в нее попал как главный заговорщик. Поэтому и несчастная

Ахматова пострадала, тогда – когда разразился Сталин.

Жутковатый всенародный спектакль шел, как полагается, но в действии его Дружинин на некоторое время неопределенно повис. От него получили требуемые показания – просто прочли ему донос, в котором сообщалось о его берлиновском прошлом и где он прячет паспорт на это имя, диплом и прочие удостоверения, и велели включавший все это и многое другое протокол подписать, однако само имя от включения в общий список все-таки придерживали.