Серафим

«Даже к Иулиании на могилу не сходил, – билось, проносилось в голове. – Не узнал, где Никитка… Настя где…»
И – молнией ударило, не в голову, и по всему живому столбу, по хребту, и в землю огнем ушло:
«Церковь моя… Росписи мои… Иконы мои, кровные, намалеванные… Старухи мои, старики… Паства моя… Девочки мои… на клиросе… Елеуса моя, сердце мое… Не попрощаюсь…»
Зажмурясь, через порог переступал. Ключом дверь не закрывал – все равно дом вскроют, откроют. Пусть открытыми будут двери мои.

– Шагай, шагай! Пшел!

– Повернусь – убьешь?

Я не мог не спросить так. Раззадорило меня.
И Петька крикнул:

– Убью! А то!

И я шел, сжимая ручку старого чемодана клещами мертвых пальцев.
И он шел за мной, с взведенным курком, с наставленной на меня старой винтовкой.
И я молился: Господи, гнев лютый и справедливый отведи от него, усмири раба Твоего Петра, Господи, утешь его во имя Твое.

Он так и шел со мной, Петька Охлопков, по васильской пустынной дороге вниз, к Суре, до самой пристани, до парома. Только когда к парому подошли – опустил винтовку.

Я не оборачивался. Не глядел на него. Я видел краем глаза, как он вытащил из кармана рубахи сигареты. Я поймал дым ноздрями. По холодному небу летели, рвано, нищенски полоскались в корыте осени чреватые снегом тучи. Паром подплюхал, ткнулся железным трапом о каменистый берег. Я шагнул на трап и взошел на паром. Я не оглядывался. Никогда не оглядывайся, душа моя, никогда не оглядывайся назад, говорил я себе, не гляди назад, не плачь по тому, что за спиной оставил, в бедах не сетуй, в страданьях не отчаивайся, помни скорби Иова, душа, и помни великую веру его; не оглядывайся, душа моя, иди вперед, лети, молись, радуйся.
Радуйся. Хайре. Гелиайне…

– Вы билет-то будете брать? – весело спросила меня, высунувшись из окошечка, кудрявая, как овечка, кассирша с Лысой Горы.