Серафим

И я набрала в грудь темного, вечного, речного воздуха – и прочитала.

– ХВАЛА ТЕБЕ, ЗОЛОТАЯ РЫБА МОЯ!

НЕ ХОЧЕШЬ ТЫ БЫТЬ УБИЕННОЙ.
ИЗЛОВЛЕННОЙ БЫТЬ НЕ ХОЧЕШЬ.
НО СЕГОДНЯ ПОЙМАЛ Я ТЕБЯ, И ТЫ ПОГИБНЕШЬ.
ПОГИБЕЛЬ ВСЕМУ ЖИВОМУ СУЖДЕНА, БОЖЕ, БОЖЕ МОЙ!
И ТЫ НЕ ХОЧЕШЬ, О РЫБА, ЗАРЕЗАННОЙ БЫТЬ И РАСПЯТОЙ.

И потом уж про себя, молча, читала:

«ГЛЯЖУ Я В КРАСНЫЙ, ЗОЛОТОЙ ГЛАЗ ТВОЙ, МОЯ РЫБА.
ГЛАЗ ТВОЙ КРАСНЫЙ, КРОВАВЫЙ. ЭТО ЗВЕЗДА ВЕЧНОЙ ВОЙНЫ ЛЕТИТ, ПЛЫВЕТ ПО ШИРОКОМУ ЧЕРНОМУ НЕБУ, И Я ЛИЦО ПОДНИМАЮ, И Я МОЛЮСЬ, ЧТОБЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ, – НО ТЫ, РЫБА, МЕНЯ НЕ СЛЫШИШЬ, НЕ СЛЫШИШЬ ЧЕЛОВЕЧЬЕГО ГОЛОСА МОЕГО, ВЕДЬ ТЫ ГЛУХАЯ И НЕМАЯ.
ВСЕ МЫ ГЛУХИ И НЕМЫ.
ВСЕ МЫ НЕ СЛЫШИМ ДРУГ ДРУГА.
Я ПОЙМАЛ ТЕБЯ СЕГОДНЯ СЕТЬЮ. Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ТЕБЯ, СТУКНУТЬ ВЕСЛОМ ПО ГОЛОВЕ, ИЛИ РАЗРЕЗАТЬ ОСТРЫМ НОЖОМ ТВОЕ БРЮХО, ИЛИ ВСАДИТЬ ОСТРИЕ В ЯРКО ГОРЯЩИЙ, ЗРЯЧИЙ ГЛАЗ ТВОЙ. И НЕ СТАНЕТ ТЕБЯ. И Я ЗАЖАРЮ ТЕБЯ, ИЛИ ЗАПЕКУ В УГЛЯХ НОЧНОГО КОСТРА.
А Я – НА КОЛЕНЯХ СТОЮ ПРЕД ТОБОЙ. РУКИ МОИ ПАХНУТ ТВОЕЙ ЧЕШУЕЙ. ВСЕЙ ЗОЛОТОЙ ЧЕШУЕЮ ТВОЕЙ ЗАПЛАТИЛ Я ЗА ЛЮБОВЬ МОЮ К ТЕБЕ. ЗА ЖИЗНЬ ТВОЮ. ЗАПЛАТИЛ. ЗА ВЕЧНОСТЬ ТВОЮ.
Я МОЛЮСЬ ТЕБЕ, РЫБА МОЯ, ЧТОБЫ ЖИЛА ТЫ.
ГОСПОДУ МОЕМУ МОЛЮСЬ Я, ЧТОБЫ ТЕБЕ ОН, ВСЕДЕРЖИТЕЛЬ, ЖИЗНЕЛЮБЕЦ И ЖИЗНОДАВЕЦ, ЖИЗНЬ ОСТАВИЛ И ВЕЧНОСТЬ. ЧТОБЫ ПЛЫЛА ТЫ В ТЕМНЫХ ГЛУБОКИХ ВОДАХ И МЕТАЛА ИКРУ ЗОЛОТУЮ; И МНОГИЕ ЗВЕЗДЫ ДЕТЕЙ СВОИХ ВО ТЬМУ МИРА, ВО МРАК ВЫПУСКАЛА.
Я СТОЮ НА КОЛЕНЯХ, СПИНУ СОГНУВ, И ЦЕЛУЮ КРАСНЫЙ БЕЗУМНЫЙ ГЛАЗ ТВОЙ. ЦЕЛУЮ ЗОЛОТЫЕ МОНЕТЫ ТВОЕЙ ЧЕШУИ. ЦЕЛУЮ ТВОИ ПЛАВНИКИ, НЕЖНОЕ БЕЛОЕ, РОЗОВОЕ БРЮХО ТВОЕ.
Я МОЛЮСЬ ТВОЕМУ РЫБЬЕМУ ХРИСТУ ТОЖЕ! ВЕДЬ ЭТО ОН ТЕБЯ СПАС ОТ СМЕРТИ!
А МЕНЯ КТО СПАСЕТ?! ГОСПОДИ, ВЕДЬ И ПРАВДА СМЕРТЬ СУЖДЕНА МНЕ!
НО ТЫ ЖЕ ВОСКРЕС! ВОСКРЕС, ГОСПОДИ!
ЗНАЧИТ, ВОСКРЕСНУ И Я.
ВОСКРЕСНУ, ЗОЛОТУЮ МОНЕТУ ТВОЕЙ ЧЕШУИ, РЫБА, ЦАРИЦА МОЯ, В ЗЕМЛЯНОМ, КОСТЛЯВОМ, ХОЛОДНОМ ЗАЖАВ КУЛАКЕ».

Пламя рвалось. Горячий воск лился, собираясь в янтарные прозрачные гроздья, тек по тонким загорелым пальцам отца Павла. Я отняла глаза от рукописной страницы.

– Что это?

– Манускрипт, вы видите. – Священник глядел на меня горящими, как свечи, глазами. – Рукопись. Рукописная книга. Это не Священное Писание. Это… ну… такие песни. Да, вроде псалмов… царя Давида… И ручкой нацарапаны, и бумага, видите… не шестнадцатого века… А воском страницы заляпаны. Значит, ночью писали… при свечах… свечи – жгли… И переплет – старый… ободранный… Ру-ко-пись…

– Рукопись, – повторила я за отцом Павлом. Книга оттягивала мне руки. Почерк был очень крупный, песнь о Рыбе занимала три страницы. – Манускрипт…

– Все на свете есть манускрипт, – тихо сказал отец Павел. – Все есть рукопись. Слово было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь… – Вздохнул. – И жизнь была свет человеков.

– Да, все связано, – кивнула я.

«Тебя хорошо учили в семинарии, мальчик», – подумала нежно.

– Если хотите – возьмите… читайте…

– Хочу, – сказала я.