Серафим

Священник отшагнул вбок, шатнулся, быстро пошел прочь от меня, в глубину храма.
Я следила за ним глазами.
И все святые и пророки, ангелы и архангелы тоже следили за ним живыми, птичьими, рыбьими, зверьими, человечьими глазами.
Мальчик подошел к большому темному ларю, прижавшемуся спящей коровой к беленой храмовой стене. Откинул обеими руками тяжелую крышку. Наклонился над ларем; взял что-то в руки. Повернулся ко мне и быстро, стуча каблуками башмаков по каменным плитам, пришагал ко мне обратно. Я глядела пристально и все же не различала в густой красной тьме, что он держит в руках.

– Здесь храню… здесь ей, наверное, самое место…

Увесистое. Тяжелое. Кожаное. Лохматое. Книга.
Отец Павел протянул мне ее.
Я приняла ее на руки. В руки.
Кожа переплета была теплая, как кожа ребенка.

– Вы откройте, откройте…

– Да я же не вижу ничего, тьма тут…

Отец Павел вынул из кармана рясы зажигалку, вытянул из подсвечника свечу, крутанул колесико. Желтый, золотой малек огня плеснулся, прошил густой черный воздух. Мы оба, отец Павел и я, плыли во храме, как две большие рыбы под водой. И святые на росписях медленно, важно, вечно плыли мимо нас, обтекая нас, как несчастный смертный остров, и жгучим сусальным золотом горели колеса нимбов.
Мальчик поднес свечу ближе к книге. Я медлила ее открывать.

– Псалтырь?.. Старинный?.. Может, еще… – Я застеснялась это сказать. – Староверский…

– Да вы откройте, откройте, не бойтесь…

Два свечных огня, как две желтых кувшинки в ночной реке, стояли в его текучих, узких глазах.
Я открыла книгу наугад.
Пламя билось, выхватывало из мрака страницу.

– Видно?.. Хорошо?..

– Да…

– Вы читайте… Вслух…