Серафим

Оставшись одна, я опустилась на колени перед произведением искусства. Хотя записки не было, я знала, что это подарок от Ашера. Возможно, именно поэтому он пошел поговорить с владельцем галереи. Насколько же жестока наша Вселенная? Посылает мне напоминание о мужчине, которого я потеряла, будучи в самом слабом состоянии.

Я провела кончиком пальца по строчкам текста, слова расплывались и колыхались, как город в разгар лета, когда температура достигает невероятных цифр, а от бетона валит пар. Если мне повезет, я никогда больше не увижу лето в Нью-Йорке.

По крайней мере, в этом столетии.

Из-за разбитого напрочь сердца я не сумела заставить себя выдавить улыбку. Но, смахнув ладонью слезы, наконец-то решила, как мне жить дальше.

Я взяла себя в руки и собрала вещи.

Час спустя я появилась перед зданием гильдии с одним чемоданом и моей новой картиной. Я не могла забрать ее с собой в Элизиум, но могла оставить ее в гильдии. Конечно, это заставит офана Миру насупиться и приподнять брови – неоперенным не полагалось украшать свои спальни материальными вещами, особенно добытыми в мире людей, – но пусть хоть кто-нибудь осмелится вырвать картину из моих пальцев.

Как и ожидалось, на меня уставились, когда я пронесла подарок Ашера через атриум, а затем по коридору к двери с вырезанным числом 30. Я толкнула ее, и, хотя точно знала, чего ожидать – кварцевые стены и пол, куполообразный стеклянный потолок с видом на фальшивое небо Элизиума, двуспальная кровать рядом с тумбочкой, также выточенной из кварца, и смежная ванная комната, сделанная из… барабанная дробь… небесно-белого камня, – мое сердце сжалось от облегчения. Все изменилось, включая меня саму, но только не это.

Двери с лязгом открывались и закрывались, за ними следовали оживленные разговоры и неторопливые шаги. После вопиющей тишины и пустоты моей квартиры я была рада шуму. Болтовня становилась тише, когда мои сверстники проходили мимо моего открытого дверного проема, а потом и вовсе затихала, когда я им улыбалась. Кто бы мог подумать, что низенький ангел с чахлыми гибридными крыльями может внушать такой страх?

Я прислонила картину к стене рядом с кроватью, затем расстегнула чемодан и распаковала вещи: сначала рисунок Найи с фиолетовым пером и изображение попугая, затем одежду и обувь. Я только успела бросить белье в ящик, как в комнату ворвался ураган рук и волнистых светлых волос.

– Селеста! – Найя бросилась ко мне, чуть не опрокинув меня. – Я слышала, как две девушки сказали, что ты здесь, и…

– Неоперенная Найя! – тяжело дыша позвала Пиппа, прислонившись к дверному косяку. – Ты не можешь вот так просто убегать.

Я перехватила Найю поудобнее, она закусила губу, глубокий румянец окрасил ее лицо.

– Простите, офан, но я хотела увидеть Селесту.

Разглаживая путаницу в волосах Найи, я встретилась взглядом с обеспокоенной Пиппой.

– Я верну ее перед сном.

– Нет! – Найя взглянула на меня своими темными глазками. – Я хочу остаться с тобой. Пожалуйста. – Она обхватила мое лицо маленькими ручками. – Пока apa не придет…

Комок, который то набухал, то уменьшался, но никогда не исчезал, стал таким большим, что я едва сумела сглотнуть.

– Может, ты останешься сегодня со мной на ночь? Если офан Пиппа не против.

Пиппа делала вдох за вдохом, будто только что пробежала олимпийский спринт, а не гналась за четырехлетним ребенком.

– Я, хм… Мне нужно спросить у Миры, но, – еще один глоток, – но, может быть…

– Я бы очень хотела, чтобы Найя составила мне компанию сегодня вечером.

– Ладно. – Пиппа провела руками по своим длинным каштановым волосам. – Хорошо. Я пойду сообщу Мире, что ты здесь и что Найя останется с тобой на ночь.

– Да! – Малышка вскинула кулачок, как только захлопнулась дверь.

Я рассмеялась, а затем поцеловала ее теплую молочно-белую щечку. Найя не принадлежала Ашеру и все же каким-то образом ощущалась его частичкой. Когда мои веки стало покалывать, я прижалась щекой к ее голове и крепко обняла, чтобы она не заметила блеска слез. Затем я закрыла веки и глубоко дышала, пока горе не утихло.

Когда почувствовала в себе достаточно сил, чтобы говорить, я сказала:

– Помнишь ту картину, о которой я тебе рассказывала? Которую предлагала вместе повторить?

Малышка отстранилась, и ее большие глаза пробежались по моему лицу.

– Да.

– Я принесла ее. – Я кивнула в сторону стены, возле которой стояла картина, затем поставила Найю на ноги.

Она подошла и изучила полотно с такой сосредоточенностью, что на ее лице появились крохотные морщинки.

– Что здесь написано?

Я присела рядом с ней. Верно, она еще не умеет читать. Поэтому я прочитала ей длинное стихотворение, несколько раз споткнувшись, но не потому, что каракули были непонятны, а из-за воспоминаний, которые они вызывали.

Когда я закончила, Найя обняла меня за шею.

– Почему она тебя огорчает?

Не отрывая взгляда от слова «любовь», которое огибало антенну на вершине Крайслер-билдинг, я ответила:

– Потому что ее подарил мне твой папа.

– Но ты его любишь, поэтому она должна делать тебя счастливой.

Я сглотнула.

– Так почему ты плачешь?