Серафим и его братва

- Го-го-го! Я тащусь! Знаток, мать твою, го-го-го! Еще б сказал, кто этого не знает или у кого есть другие мозоли. Оттопырил, блин, го-го-го!

- Тебе бы поменьше курить, матушка.

- Не бзди. Сама разберусь, сколько курить, сынок. - Она задымила. - Ну и че?

- У Лысого есть дочка, учится в Англии, - намекнул убийца. - В крайнем случае, мне не впадлу слетать на острова.

- Хрен тебе, а не острова. Ишь чё захотел: он - на острова, а мать тут сиди, говно разгребай. Не бывать сему.

- Зря. Реальный план. Если б Лысый слопал пельмени родной дочери, он бы…

- Он бы только оттопырился, - перебила Эммануэль. - Ты чё, не знаешь Лысого? Чтоб он повелся на какую-то обдолбанную мокрощелку? Го-го-го! Пусть это будет трижды родная дочь, ему насрать, дорогуша. Али не слыхал, как с ней маялись янтарские?

- Янтарские? С дочкой Лысого? Нет, не слыхал.

- Немудрено: ты тогда под стол ходил.

- А как они маялись?

- Ядреный на ней собаку съел, а не поимел ни ломаной копейки. Дети в глазах Лысого хрен чё стоят, мудак живет по скотскому принципу: после меня - хоть потоп. Такие они, нынешние временщики. Сколько выродков он наплодил: пять или шесть?

- По-моему, пять.

- Так вот, всех до единого услал за бугор, якобы учиться уму-разуму, а на самом деле (чё плохого они понахватаются за бугром?) потому что ненавидит… Поди боится, как бы отпрыски не позарились на его состояние. Янтарские думали, что Лысый боится, как бы ему не выкатили за них кругленького выкупа, а нет - попробовали опустить и бортанулись. Оказалось, резать детей Бляхи - только себе в убыток. Мудаку это выгодно. Та девчонка, о которой ты говоришь, сейчас учится в Оксфорде.

- Правильно, - подтвердил Серафим.

- А раньше она жила здесь. Янтарские на ней лажанулись не по-детски: срисовали у девчонки мизинец, а папочке включили счетчик: либо плати за него тридцать косых, либо получишь бандероль с остальными девятнадцатью пальцами. Так Лысый, чё б ты думал?

- Че?

- Не дал ни копейки. Сказал: тридцать косых на один кастрированный мизинец не меняют. Прикинь!

- Мудак, - прикинул Серафим.

- Спрашивается, неужели было так трудно позаботиться о здоровье родного ребенка?! - Эммануэль выглядела искренне возмущенной: то ли состоянием здоровья девочки, то ли тем, как лажанулся её кореш Ядреный из янтарских. - Ведь тридцать тысяч баксов - для мудака все равно что поссать. Где, спрашивается, твои отцовские чувства, мудило?! Где деньги?! Где элементарная порядочность?! Не знаю, как таких еще земля держит, не знаю…

- Родная дочь! - Серафима тронула судьба девочки. - Она чё, так и хиляет без пальца?

- Без двадцати пальцев!

- Боже…

- Ты ж знаешь Ядреного, он слова на ветер не бросает. Лысый - слышь - Лысый тогда ему предложил по баксу за палец! Го-го-го!

- Га-га-га! - передразнил убийца.

- А ты бздишь: ухо-ухо… На хер ему ухо? Схавает - не подавится.

- Родная дочь… - повторил Серафим, качая головой.

- Таков мудак. По баксу за палец! - вновь едко засмеялась хозяйка: - Го-го-го!

- Ладно ржать-то, мать, грешно над этим смеяться.

- Я чё, смеюсь? Я оттопыриваюсь!

Действительно, подогретая паревом хозяйка дворца гоготала явно не в тему; ее сумрачный рассказ о двадцати пальцах дочери Василия Бляхи не следовало принимать близко к сердцу, тем более что Серафим, хорошо знавший Лысого, никогда не слышал столь дурацкой фени о своем прежнем покровителе.

- Погоди оттопыриваться, - сказал киллер. - Раньше времени оттопыришься - потом слёз не оберёшься. Мы же еще ни в одном глазу, мать. Что будем делать с Лысым?

- Пусть жрёт пельмени мисс края, - вспомнила вдруг Эммануэль, перестав смеяться.

- Проехали, - замял Серафим. - О пельменях пока забудем.

- О! - неожиданно вскрикнула Эммануэль.

- Что?!

- Шишел, мать твою!

- Шишел?! Что Шишел?

- Пусть мудак жрёт своего кошака! - осенило её.

Серафим с облегчением выдохнул:

- А что? Реальный план! Пусть жрет.

- О, грязный, вонючий кот! - Эммануэль патетично вскинула вверх черную руку с косяком. - Я добралась до тебя, засранец! Скоро ты исчезнешь в топке своего хозяина!

***