Серафимо-Дивеевские предания

Повидали мы и одну старую монахиню, которая рассказала нам, что в 1903 году при открытии мощей преподобного Серафима она присутствовала при передаче Государю Императору Николаю II письма преподобного Серафима (адресованного «четвертому Государю, который сюда приедет»). Письмо хранилось в Саровском монастыре в течение четырех царствований. Государь был глубоко взволнован, когда прочитал это письмо. О содержании послания никому ничего не известно. Рассказ монахини меня весьма поразил, ибо никогда и нигде я об этом факте не слыхал.

Нам с о. Платоном очень захотелось получить хоть крошечную песчинку от камня, на котором преподобный Серафим молился, но нам сказали, что если бы каждому посетителю Сарова давалось бы по песчинке, то камня давно бы уже не было.

Отец Платон предложил мне пойти с ним в глубину леса и помолиться преподобному Серафиму, чтобы он послал нам песчинку от его камня.

Как дети, с твердой верой, что наша молитва будет услышана, мы встали на колени и помолились. Наша молитва вскоре же была услышана. Не прошло и получаса, как, блуждая по лесу, мы остановились около большого деревянного креста, каких в Тамбовской губернии было очень много в лесах, в полях, на дорогах. Крест этот был разрисован красками одной монахиней, изобразившей Спасителя. Монахиня доканчивала работу, когда мы подошли к ней и поздоровались.

— Как ваше имя, матушка?

— Варвара, — отвечала она.

— Как хорошо вы пишете! — сказал я.

— Нет, не очень, — скромно произнесла мать Варвара, — это не моя специальность; я — миниатюристка. Вот, иногда некоторые архиереи получали кусочки камня преподобного Серафима, с ноготок величиной, так вот я на таком камушке писала лики угодника...

— Матушка! — воскликнул о. Платон, — а вот мы так хотели бы получить хоть песчинки от этого камня!

Монахиня пристально на нас посмотрела и сказала:

— Как величайшую святыню я берегу несколько песчинок от святого камня... Эти песчинки остались у меня после шлифовки камушков, на которых я писала образки. Но эти песчинки хранятся у моих родных, далеко, семьдесят километров отсюда... Может быть, вы дадите мне свои адреса, и я пришлю вам эти песчинки почтой...

У меня оказалось два конверта с марками. Я написал свой, ленинградский, и о. Платон — московский адрес, приписал «заказное» и подал матушке Варваре. (Через две недели по возвращении домой я получил по почте несколько этих песчинок, как и обещала мать Варвара, с которой мне пришлось встретиться в Саровском лесу при таких странных обстоятельствах.)

В течение последующих двух дней мы побывали в замечательной иконописной художественной мастерской, побеседовали со многими старыми иноками и инокинями; погуляли по густому лесу с огромными, в два обхвата, соснами; подышали «ладаном саровских сосен», как выразился о благоухании Сарова один русский поэт — Клюев.

Я решил приобрести маленький серебряный образок с изображением на одной стороне лика Божией Матери Умиление, а на другой — преподобного Серафима, чтобы носить на шее всю жизнь. Но, к сожалению, такой иконки, обычно в большом количестве имеющейся в монастыре, в данное время не было. Этим обстоятельством я был весьма огорчен, но о. Платон сказал мне: «Помолитесь, чтобы преподобный Серафим послал вам эту иконку».

Снова с детской верой мы с о. Платоном просили преподобного послать мне этот образок (мой спутник таковой уже имел).

— Ну, теперь, по приезде домой, вы обязательно получите эту иконку, — сказал мне убежденно о. Платон. Вам или подарит ее кто-нибудь или вы купите ее!»

Духовно напитавшись в Сарове и Дивееве, мы отправились обратно в Арзамас.

В Саров принято приходить из Арзамаса пешком за 70 верст. «Надо тому лапоточки сносить, кто ко мне в гости идет», — говаривал преподобный Серафим. Поэтому почти все богомольцы приходили в Саров пешком. Впрочем, обратно обычно уезжали на телегах, в которых помещалось по десять человек, по рублю с головы... Но условие поездки было такое, чтобы сразу всем десятерым не сидеть, а сменяться по очереди, идя часть пути пешком.

Мы с о. Платоном так и поехали. Последнюю ночь в Сарове я почти не спал, а слушал, как били башенные часы. Они били ежеминутно один раз тонким колокольчиком, затем четверти — несколько бо́льшим и, наконец, часы отбивались уже большим колоколом...

По пути в Арзамас мы заметили впереди нас другую телегу, нанятую тоже десятком пассажиров. Среди этих последних наше внимание привлекли две женские фигуры: молодой схимонахини и ее спутницы, сестры милосердия в белой косынке.

Сестра милосердия часто присаживалась на телегу, хотя была крепкой краснощекой женщиной. Схимонахиня же, бледная, хрупкая, крайне болезненная на вид, шла бодро и ни разу не присела на телегу.

Мы заинтересовались этими богомолками, нагнали сестру милосердия и разговорились с нею.