Серафита

Так не является ли для ученого научная тайна целым миром сокровищ? Но вот настает его Праздник, и что же? Участвуют ли в нем толпы людей, сопровождают ли его трубные звуки Силы, блеск Богатства, музыка Радости? Да нет, он скрывается в каком-то темном убежище, где зачастую бледный и страдающий человек шепчет ему на ухо одно лишь слово. Подобно факелу, брошенному в подземелье, это слово освещает ему путь Науки. Все человеческие идеи, облеченные в самые привлекательные формы, которые когда-либо изобретала Тайна, окружали слепца, сидящего в грязи на обочине. Три мира — Естественный, Духовный и Божественный — со всеми их сферами открывались бедному флорентийскому изгнаннику [22]: он шагал, сопровождаемый Счастливыми и Страдающими, молящимися и вопящими, ангелами и проклятыми. В тот момент, когда посланец Бога, который знал и мог все, явился трем Его ученикам, а было это вечером, за общим столом самой бедной из харчевен, вспыхнул свет, разнес Материальные Формы, осветил духовные способности, ученики увидели Его в ореоле славы, земля ускользала у них из-под ног, как спадающая сандалия.

Господин Беккер, Вильфрид и Минна чувствовали тревогу, направляясь к необычному созданию, которому хотели задать свои вопросы. В сознании каждого из них «шведский замок» внезапно вырос и стал местом грандиозного спектакля, вроде тех, чей размах, чьи краски так хитроумно, гармонично воспеты поэтами, их персонажи кажутся вымышленными обычным людям, но вполне реальны для тех, кто начинает проникать в Духовный Мир. На трибунах этого колизея господин Беккер располагал серые легионы сомнения, свои мрачные идеи, свои порочные методы спора; он созывал туда разные философские и религиозные миры, сражающиеся друг с другом, и все они являлись в виде какой-то бестелесной системы, подобном времени, символом которого стал старик, вздымающий одной рукой косу, а в другой несущий людской муравейник, мир людей. Вильфрид помещал в этом колизее свои первые иллюзии и последние надежды; населял его судьбами людей и их битвами, религией и ее победоносной властью. Минне же с этих трибун замок виделся иногда, хотя и смутно, небесами, любовь открывала ей занавес, расшитый таинственными образами, мелодичные звуки, достигавшие слуха, усиливали ее любопытство. Для них этот вечер был, следовательно, тем же, чем ужин для трех путников в Еммаусе [23], видение — для Данте, вдохновение — для Гомера, им же открывались все три формы мира, разодранные покрова, рассеянные сомнения, высвеченные потемки. Человечество — во всех своих видах и в ожидании света — было наилучшим образом представлено этой девушкой, этим мужчиной и этими двумя стариками, один из которых был слишком грамотным, чтобы сомневаться, другой — слишком невежественным, чтобы верить. Ни одна сцена до сих пор не казалась настолько простой внешне и не была в действительности совсем иной.

Войдя в дом вслед за старым Давидом, они застали Серафиту у стола, накрытого к чаепитию, заменяющему на Севере радости, которые дарит в южных странах вино. Конечно, ничто не обнаруживало в ней — или в нем, ведь это существо имело странное свойство являться в двух ипостасях — те силы, коими оно владело. Серафита буднично занималась своими гостями, приказывала Давиду подбросить хвороста в очаг.

— Здравствуйте, соседи. Дорогой господин Беккер, ваш приход очень кстати; возможно, вы видите меня живой в последний раз. Эта зима убила меня. Садитесь же, — обратилась Серафита к Вильфриду. — А ты, Минна, располагайся здесь, — указала она Минне стул рядом с Вильфридом. — Ты не захватила с собой вышиванье, нет проблем со стежками? Мне очень нравится рисунок. Кому же достанется твой шедевр? Отцу или этому господину? — сказала она, поворачиваясь к Вильфриду. — Нам ведь нужно сделать ему до отъезда подарок на память о девушках Норвегии?

— Вчера вам еще нездоровилось? — осведомился Вильфрид.

— Пустяки, — ответила она. — Такие страдания мне нравятся; они необходимы, чтобы покинуть жизнь.

— Так смерть не пугает вас? — спросил, улыбаясь, господин Беккер, не веривший в болезнь Серафиты.

— Нет, дорогой пастор. Есть два способа умереть: для одних смерть — победа, для других — поражение.

— Вы думаете, что победили? — спросила Минна.

— Не знаю, — ответила Серафита, — возможно, это всего лишь еще один шаг.

Молочная свежесть ее чела исказилась, глаза затуманились под еле приподнятыми веками. Это простое движение взволновало и сковало трех посетителей. Господин Беккер оказался самым смелым.

— Дочь моя, — сказал он, — вы — сама искренность, но вы и божественно добры; в этот вечер мне хотелось бы получить от вас нечто большее, чем чай со сладостями. Если верить некоторым людям, вам известны необычайные вещи, но коли это так, не смогли бы вы проявить милосердие и рассеять некоторые из наших сомнений?