Серая кошка в номере на четыре персоны

«Отчаянный парень Мова, — подумал он, расстегивая привязной ремень. — Так ведь и машину расколотить недолго». Он надавил кнопку на подлокотнике кресла и, почувствовав мягкий толчок в спину, расслабился и зажмурил глаза.

Мятыми, будто со сна, голосами переговаривались пассажиры. Приглушенно стукнула входная дверца, и в кабину ворвалась струя свежего, пахнущего сыростью и озоном воздуха.

Он потянулся и открыл глаза. Стюардесса стояла у выхода, и ветер трепал на ее плечах яркую шелковую косынку. Подали трап. Через салон гуськом прошествовали пилоты и среди них — бедовый парень Мова. Он попытался было угадать, который из них командир, но махнул рукой и, поднявшись с кресла, вытянул из-под сиденья портфель.

Трап был мокрый, и бетон рябил лужицами, и над горами явно хлестал ливень. В оглушительной после рева моторов тишине было слышно, как влажно шумят деревья.

Здание аэровокзала было неподалеку, но пассажиров пригласили в автобус. Он пошел вместе с ними и встал возле окна, держа в одной руке портфель, а другой взявшись за никелированный поручень. Заурчал двигатель, и увенчанное башенкой на манер мечети здание аэровокзала, описав плавную дугу, двинулось им навстречу.

Налетел порыв резкого, почти холодного ветра, взъерошил тяжелые купы деревьев, тоненько засвистел в щели неплотно задвинутого окна, и нежданно-негаданно нахлынуло предчувствие чего-то необыкновенного, непременно радостного, волнующего ощущением новизны. Чего-то, что приходит к человеку один раз в жизни, а то я не приходит вовсе.

В Ашхабад он приехал впервые, хотя родился и вырос в общем-то в этих краях, на восточной окраине Каракумов. Ничего особенного от этой поездки не ожидал, по крайней мере думал, что не ожидает, до самой последней минуты.

С гостиницей ему повезло: одноместный номер с великолепным видом из лоджии на фиолетово-синюю громаду Копетдага над раскинувшимся внизу городом.

Он настежь распахнул окно и дверь в лоджию, побрился, принял душ, досуха растерся колючим мохнатым полотенцем, надел трикотажный спортивный костюм и, причесав седеющие на висках волосы, отыскал глазами телефон. Аппарат был старенький, диск слегка заедало, и, набирая номер, он еще подумал, что его могут соединить не с тем абонентом. Услышав монотонные гудки вызова, машинально выпрямился и через открытое окно вдруг увидел ее, идущую через площадь к гостинице.

На расстоянии было невозможно разглядеть черты лица, но он узнал бы ее среди тысяч других, а здесь она шла одна, небрежно размахивая зачехленным японским зонтиком. Он проводил ее взглядом до самого подъезда, опустил трубку на рычажки, задрожавшими пальцами достал из пачки сигарету, закурил и только потом рванулся из комнаты.

ТАШКЕНТ. МАРТ 1975 ГОДА

Тогда, в заляпанном мокрым мартовским снегом Ташкенте, она показалась ему худенькой и по-юному угловатой. Зябко ежась, семенила по талому снегу в промокших насквозь легких осенних туфельках, с трогательной, какой-то по-птичьи заносчивой отвагой делая вид, будто ходьба по мокрому снегу — занятие для нее самое что ни на есть привычное, задорно встряхивала коротко остриженными черными, как смоль, волосами и улыбалась неожиданно яркими на оливково-смуглом лице то ли голубыми, то ли синими глазами.

Глядя на нее, он испытывал смешанное чувство жалости и раздражения. Первое взяло верх, и он привел ее в обувной магазин и заставил переобуться в теплые югославские сапожки, начисто отметая все ее возражения.

А потом они ели обжигающе горячий плов в чайхане угольщиков на Алмазаре, запивая его ледяной водкой из запотевших пиал, в компании, которая состояла почти сплошь из мужчин, а представительниц прекрасного пола было всего две — она да его коллега из республиканского правления, на правах хозяйки потчевавшая гостью всем без разбора: пловом (такого в Ашхабаде нет!), салатом из свежих овощей (аччук чучук — национальное узбекское блюдо!) и особенно водкой. Последнее было гостье явно не по душе, хотя она и старалась не подавать виду, Поняв это, он шепнул соседке на ухо, чтобы та оставила ее в покое, и в ответ на удивленно-благодарный взгляд васильково-синих глаз гостьи негромко продекламировал:

А когда заноет сердце тупо,
Все на свете станут немилы, —
Помни, что отчаиваться глупо,
Просто отхлебни из пиалы.

— Есенин? — поинтересовалась гостья.

— Почти, — кивнул он. — Среднее между подражанием и плагиатом.

— Не понимаю. — Она встряхнула волосами, не сводя с него глаз. Это у нее получалось здорово.

— Насчет плагиата?

— Насчет пиалы.

Он пожал плечами.

— Просто пить надо с оглядкой.

Теперь пожала пледами она.